— Ты ведь не поверишь, что у меня их вообще не было…
— Ни за что, Берн!
— … значит, я должен был спрятать их где-то в гостинице.
— Угу. Я бы предположил, что в другом номере, и, будь я молодым и горячим, стал бы обыскивать все номера, передвигать мебель и поднимать ковры.
— Но ты старше и умнее.
— Ты правильно меня понял, Берн. Зачем поднимать волну, если у нас с тобой есть шанс извлечь из этого кое-какую выгоду? Только скажи, куда ты их запрятал, и я пойду заберу, а там видно будет.
— Что видно будет?
— Как на них заработать. Разумеется, это дело непростое. Я слышал, никто не представляет, сколько могут стоить эти письма. И они мало что будут стоить, если не продать их публично. Можно украсть редкую книгу, или ценную монету, или картину — всегда найдется какой-нибудь чокнутый коллекционер, который отвалит тебе за нее сполна и спрячет туда, где ее никто не увидит. Но главные покупатели таких писем, как письма этого вашего Гулливера, — университетские библиотеки. А они не будут платить большие деньги за то, чем никогда не смогут похвастаться.
— Им нужна публичность.
— Как старику с молодой подружкой. Половина удовольствия — показать ее своим приятелям, тем более что это — почти все, на что он способен. Следовательно, при такой сделке ты вынужден отваливать большие бабки страховой компании.
— Но в таком случае…
— Только они не застрахованы. Ландау не оформила страховой полис на свои старые письма, а страховка «Сотбис» на них не распространяется, потому что они туда так и не поступили. Ландау не может их выкупить, потому что ее самой уже нет в живых, и, если не существует какого-то нового завещания, о котором никто не знает, ее собственность переходит Авторской гильдии в качестве вспомоществования тем, кто на него претендует, а я полагаю, что таких там в наши дни большинство.
— Да уж, таково наше общество, Рэй. Мы недостаточно ценим искусство.
— Да-да, нам всем должно быть стыдно. Но суть не в этом. Берн, кто-нибудь пожелает назначить вознаграждение или появится еще какая-нибудь возможность по-тихому срубить бабла. Мы поделимся.
— Пятьдесят на пятьдесят, — сказал я.
— Единственный способ избежать обид, Берни. Половину тебе и половину мне. Точно, как в аптеке.
— Пожалуй, это справедливо.
— Еще бы. Ну что, по рукам?
— По рукам, — согласился я. — Но письмами я займусь сам.
— Каким образом? Твои портреты во всех газетах, Берн. Тебе не пройти мимо дежурного администратора. Давай я заберу. Я же могу войти туда как к себе домой.
— Одолжи мне твою бляху, — сказал я, — и я сделаю то же самое.
— Очень смешно.
— Письма в надежном месте, — продолжал я. — Никто их не потревожит. Я доберусь до них сразу же, как только будет возможность, но спешить ни к чему. А тебе, Рэй, не достать их, даже если будешь знать, где они находятся.
— Не пойму тебя, Берн.
— Рэй, я могу рассказать тебе все, что знаю про эти письма, но ты все равно не найдешь их. Поверь мне.
— Ладно, — кивнул он. — У тебя так же ловко получается прятать вещи, как и находить их. Остается надеяться, что ты не спрятал их где-нибудь в номере Ландау.
— Как бы мне это удалось? Вы небось перерыли там все сверху донизу.
— Конечно, — согласился Рэй. — И твой номер тоже. Включая медведя.
— Медведя? Паддингтонского мишку?
— У тебя в номере, на каминной полке.
— И ты решил, что он может скрывать двухдюймовой толщины папку с письмами? Интересно, где? Может, под красной курточкой?
— Не письма, — покачал он головой. — Он мог скрывать воровские инструменты или даже маленький пистолет.
— Это пушка у тебя в лапах или ты просто рад меня видеть? — произнесла Кэролайн, словно кого-то цитируя. — Рэй, неужели ты с твоими дружками вспорол медвежонка Берни? Если так, полагаю, у него есть все основания подать на тебя в суд.
— Ага, и жалобу в Общество защиты животных, — ухмыльнулся Рэй. — Но мы всего лишь просветили его рентгеном, так что успокойся. В общем, мы все тщательно обыскали, Берн, и у тебя в номере, и у нее, но, конечно, это не наркотики, которые ищут с собакой. Да и как собака поможет найти письма какого-то писаки?
— Может, дать ей понюхать образец почерка Гулли Фэйрберна?
