— А ты разве могла водить? Я слышал, тебе было четырнадцать.
— К этому моменту мне было семнадцать, но водить я так и не научилась. Я хотела попросить соседа отогнать ее к дилеру, чтобы продать, но в итоге оставила там, где она была, равно как и все, что было в доме. Я упаковала чемодан, который купила в Гринвиче, взяла черный горшок из Сан-Ильдефонсо и завернула его в белье, чтобы не разбить. Он и не разбился. Он до сих пор у меня.
— И ты улетела в Нью-Йорк?
— Почти. Я приехала на автобусе в аэропорт, зарегистрировалась. Потом, когда объявили посадку на мой рейс, я просто подхватила чемоданчик и ушла из аэропорта. Конечно, я могла вернуть билет, но мне это показалось слишком хлопотным. У меня хватало денег, чтобы уехать в Сан-Франциско на «Грейхаунде», туда я и уехала.
— Со всей одеждой и черной вазой.
— Я сняла комнату в злачном квартале. Развесила одежду в шкафу и поставила вазу на буфет. И не читала никаких стихов.
— Тебе было семнадцать.
— Мне было семнадцать. Я имела публикацию, провела три года со знаменитым романистом, который ежедневно читал мне лекции о писательском мастерстве, но с того момента, как покинула Коннектикут, я не написала ни слова. И я была девушкой.
Колтрейн закончился, теперь мы слушали Чета Бейкера.
— Девушкой, — повторил я. — Ты употребляешь это слово в метафорическом смысле или?..
— В буквальном. Virgina intacta, или как это там будет по-латыни.
— Он, э-э, не интересовался?
— Очень даже интересовался. Мы занимались сексом почти каждый день.
— Он побывал в Амазонии, — предположил я, поразмыслив. — Он плавал там голышом и встретился с кандиру.
— Никакого хирургического вмешательства, — покачала она головой. — И никаких функциональных проблем. Он просто не вкладывал что положено куда положено. Он проделывал множество других вещей, но девушка, приехавшая в Сан-Франциско, формально оставалась девственницей.
— Как это?
— Он никогда не объяснял. Гулли вообще не любил объяснять свое поведение. Может, это как-то было связано с моим возрастом или с моей девственностью. А может, он так поступал и с другими женщинами. Может, у него был болезненный страх отцовства. А может, для него это было своего рода экспериментом или все дело в периоде, который он тогда переживал. Я старалась не задавать вопросов, если чувствовала, что он не хочет на них отвечать. Он бы сделал такую разочарованную гримасу… и все равно бы не ответил, так что я научилась не спрашивать.
— То есть об этом вы не говорили.
— Это была одна из многих тем, которых мы не касались. Многое приходилось принимать как есть. Но было много тем, которых мы касались. И я бы не сказала, что мое сексуальное образование так и осталось в зачаточном состоянии. Мы много чем занимались.
Дальше она поведала мне кое-какие подробности. Она придвинулась ко мне поближе, положила голову мне на плечо и начала рассказывать о том, чем занималась двадцать лет назад с мужчиной, который по возрасту годился ей в отцы.
— Берни? Ты куда?
— Сейчас вернусь, — ответил я. — Хочу поставить другую пластинку. Надеюсь, Мел Торме тебе понравится.
— Ну, — произнес я через некоторое время, — ты уже не девушка.
— Глупый. Я перестала быть девушкой на вторую неделю пребывания в Сан-Франциско. И этого не случилось раньше только по одной причине: каждый симпатичный парень, который мне попадался, оказывался геем.
— Да, Сан-Франциско есть Сан-Франциско.
Она провела там полтора года. Столько времени ей понадобилось, чтобы написать свой первый роман. Закончив, она на неделю отложила его. Потом перечитала и решила, что это ужасно. Она бы сожгла рукопись в камине, но у нее не было камина. Вместо этого она порвала его, порвала каждую страницу пополам и еще раз пополам, после чего отдала уборщикам.
Она зарабатывала на жизнь официанткой в кафетерии, но работа ей надоела, и Сан-Франциско тоже надоел. Подхватив горшок из Сан-Ильдефонсо и все остальное, она перебралась в Портленд, а затем — в Сиэтл. Там она сняла комнату в районе Пайонер-сквер, нашла работу в книжном магазине и написала рассказ. Отослала его в «Нью-Йоркер», а когда его вернули — послала Антее Ландау, единственному литературному агенту, которого знала. Фэйрберн время от времени писал Ландау и время от времени получал от нее письма, приходившие в Санта-Фе самым обычным способом — по почте.
