Играет оркестр, народ идет, флажками машет. Некоторые успели поддать. Бросилась в глаза молодая модница — лисий воротник до колен, синее бархатное пальто и белые кроссовки (в магазине на витрине было написано «красовки» — красота же!). Она, видать, крепко тяпнула — кричала громче всех.
С трибуны неслись призывы: про нерушимое единство коммунистов и беспартийных, про победу коммунизма и т. п. Выкрикивала их по бумажке звонким голосом красавица Тамара, секретарь райкома по идеологии. Я поставил сына на парапет, он стал махать руками, словно дирижируя демонстрацией. Тамара кричала — народ кричал в ответ «ура». Сын вдруг показал рукой: смотри. Что за черт? Та же бабенка с лисой, в кроссовках. Присмотрелся. Колонна демонстрантов проходит площадь до конца, разворачивается — и назад, а потом снова проходит перед трибуной. И сколько ж они так ходить будут? Меня разбирал смех.
После демонстрации спросил у Тамары, на хрена это хождение по площади?
— У меня на бумажке, — ответила она, — тридцать лозунгов, тридцать криков. Каждый крик утвержден на бюро райкома. Выполняя решение бюро, я должна тридцать раз крикнуть про единение и победу коммунизма, и пока я тридцать криков не зачитаю, люди должны ходить. Понимаешь? Людей мало — а криков много, вот и приходится демонстрацию три-четыре раза по площади прогонять. За это время я как раз и успеваю весь список прокричать. Херня, конечно, полная, но для здоровья полезно — по холодку прогуляться…
Поздней осенью меня назначили ответственным за проведение выборов в самом крупном сельсовете района. Выборы проводились сразу в Верховный Совет, в областной, районный и сельский: экономно.
Выехал я на место часов в пять утра — по первому снегу. В шесть открылись избирательные участки, и народ хлынул. Первыми, как всегда, — десяток стариков-ветеранов с орденами-медалями (за родину, за Сталина), а затем — доярки-свинарки-телятницы. У них начиналась смена на фермах, и вот их автобусом по пути на работу завозили на участок. Тетки быстренько кидали бюллетени куда надо и бежали в буфет: в такие дни там продавали дефицит — колбасу, конфеты в коробках и т. п.
Каждые полчаса звонил инструктор райкома — он называл себя «специалистом по спариванию партии и народа» — и спрашивал: как там у вас дела? Вот, мол, другие сельсоветы голосуют так-то, отстаете…
К девяти утра проголосовало процентов 80–85 избирателей. Фермы, мехмастерские, строители, водители, учителя… А одна бригада — свиноферма — не проголосовала. И ни слуху ни духу. Решил я туда съездить. Со мной отправился опытный в таких делах мужчинка с опечатанным ящиком для голосования: в случае чего на месте пусть голосуют.
Приехали. Поле. Ферма. Несколько домиков и сараев — никакой ограды. На первом снегу — ни следа, это в десятом часу утра.
Я вышел из машины. Окна в ближайшем доме — самом большом — заткнуты каким-то тряпьем, подушками. Из окна рядом с дверью высунулся голый мальчишка лет десяти. Вылез на коленках на широкий подоконник и помочился на снег.
— Дома кто есть? — спросил я.
Мальчишка кивнул и скрылся.
Захожу. Большое помещение затянуто паром. Полутьма. Пригляделся. На полу вдоль стен лежат какие-то люди, укрывшиеся кто пальто, кто одеялом, за столом — пяток полуголых мужиков, на плите — огромная кастрюля, от нее и валит пар.
— Начальник! — кричит какой-то мужик. — Садись с нами, позавтракаем чем бог послал!
На лацкане у меня депутатский значок — мужик сразу понял, что я начальник.
А у мужика на плече — наколки бывалого зэка (типа «ССССД» — свою совесть съел с соплями в детстве).
Цыгане.
В тот день бог был добр к цыганам: он послал им на завтрак десяток «бомб» — литровых бутылок дешевого вина, хлеб и вареную свеклу, украденную с фермы.
Я им про голосование — они мне про выпить. Ну выпили по стакану. Свеклу я есть не стал, но хлеба с ними преломил. Поговорили о том о сем. Меня заинтересовало, как им удалось так расширить помещение: дом трехкомнатный, а у них вместо трех комнат — один огромный зал и кухня тут же.
— Топором, — сказал мужик. — Взяли топор и вырубили перегородки.
