Тут Савватеев стал рассказывать о достоинствах скрипок Золотницкого: «Анны», «Жаворонка» и особенно «Родины».
— Этому инструменту суждено прозвучать на весь мир! — сказал он уверенно.
Я удивился, как можно судить о достоинствах «Родины», когда она еще не готова? Архитектор усмехнулся.
— Я слышал «Анну», конечно белую, в двух вариантах, «Жаворонка» — уже отделанного полностью. Белая «Родина» звучала передо мной в первом варианте. Потом второй вариант этой скрипки демонстрировал сын мастера Михаил. Слушали: я, Разумов и сотрудник журнала «Советская музыка». Он заказал мне статью. Честно скажу: все считали, что скрипка закончена, но Андрей Яковлевич не согласился с нами. В третий раз разобрал «Родину» и решил еще поработать над нижней декой.
— Почему только над нижней?
— Дом стоит на фундаменте. А фундамент скрипки, — ее основа, — нижняя дека. Она делается из особого, так называемого фигурного клена, и расчетные таблички для нее можно сравнить по сложности с таблицей логарифмов!
— Что же это за таблички?
— Нижняя дека не имеет ни одного местечка, равного по толщине другому. От размера этих толщинок в миллиметрах в огромной степени зависит характер звучания скрипки. Представьте себе, — Георгий Георгиевич вдруг остановился, — мастер составил новые таблички толщинок и, смотря на них, в третий раз снимает рубаночком стружку, может быть равную какой-нибудь доле миллиметра. Это сверхъювелирная работа! — В голосе Савватеева прозвучало благоговение перед стариком мастером. — Короче говоря, я верю, что Андрей Яковлевич вместе со своим сыном создадут скрипку лучшую, чем Страдивари в расцвете своих творческих сил!
Я было хотел спросить, почему над скрипкой нужна совместная работа отца и сына Золотницких, но Георгий Георгиевич стал прощаться.
— Вы собираетесь писать очерк о скрипичном мастере? — спросил он.
— Обязательно!
— В среду начнется конкурс смычковых инструментов, — сообщил он. — Я член жюри. — И, достав пригласительный билет на два лица, дал его мне. — Весьма советую послушать… Запишите мой телефон. Буду рад поговорить с вами о скрипках.
Он пожал мне руку и быстро зашагал по переулку, А я медленно шел, думая, что с удовольствием напишу очерк о мастере и скрипках, сдам ответственному секретарю редакции, а заниматься поисками мифических преступников, якобы покушающихся на «секреты» мастера, решительно не буду. Все это выдумки, стариковская мнительность…
Я НАЧИНАЮ ПОДОЗРЕВАТЬ СКРИПАЧА
За ночь декабрьская метель залепила снегом окна, витрины, тротуары. На улицах дворничихи в белых фартуках, с бляхами на груди, орудовали скребками. На рынках торговали пахнущими оттаявшей смолой ярко-зелеными елками, в магазинах — цветными елочными бусами, гирляндами лампочек, блестящими игрушками, красноносыми дедами-морозами.
Придя в Консерваторию, на конкурс смычковых инструментов, я заметил в вестибюле одиноко стоящую женщину в голубоватой беличьей шубке. Она повернулась. И я узнал Любу, которая, как выяснилось, ждала мужа.
Мы прошли в тихо гудящий зал. И нам дали по анкетке для отметок качества соревнующихся инструментов. Мы уселись в двенадцатом ряду, неподалеку от покрытого зеленым сукном длинного стола членов жюри — видных композиторов и музыкантов. Здесь уже находился Савватеев. Он приветливо помахал мне рукой.
Теперь я хорошо разглядел Любу. Это была очень яркая женщина лет тридцати двух: задорное лицо, большие синие глаза, огненные волосы… К этим краскам очень шло платье — по черному шелку вытканы белые цветы черемухи. Казалось, они испускают едва уловимый аромат.
С фронтона эстрады смотрел на нас увековеченный в барельефе основатель Московской консерватории Николай Рубинштейн. На большой эстраде стояли высокие серые ширмы, а над ними, в глубине, обрамленные в тяжелый коричневый дуб рвались высоко ввысь матово-серебряные трубы органа.
В уголке перед эстрадой, лицом к ней, стоял мастер Золотницкий. К нему подошел контролер, что-то сказал, и старик нехотя побрел на свое место.
— Андрей Яковлевич даже во сне видит первую премию! — шепнула мне Люба.
— А Михаил Андреевич?
