Это различие отчетливо выступает при анализе пространственно-временной организации художественного произведения.
Если рассматривать время-пространство в искусстве с точки зрения художественно-гносеологической: как отражение пространственно-временных свойств действительности3, - то перед нами сюжетная категория, с особой отчетливостью выявляющая активность сюжета как формы преображения-осмысления жизни. Одно из проявлений условности искусства - несовпадение реального и художественного времени и пространства - выступает в сюжете как расхождение между временем фабульным, соответствующим его реальному историко-хронологическому и календарно-суточному - исчислению, и не соответствующим ему временем сюжетным; аналогичным образом соотносятся пространство фабульное - гео- и топографическое - и простран(8)ство сюжетное. Еще более резко художественная условность проявляется в слиянии пространственных и временных примет в некоем синтезе, который М. М. Бахтин обозначил термином "хронотоп"4. Сюжет, рассмотренный в этом аспекте пространственно-временных отношений, предстает как динамика хронотопа, как движение, трансформация художественного времени-пространства.
Однако восприятие читателем этой динамики, понимание ее смысла зависит от пространственно-временных факторов иного порядка: характеристик материального бытия произведения искусства. Эти характеристики: соотношение объемов текста, расположение его фрагментов и т.п.,- относятся к сфере композиции.
Обращение к категории композиции - универсальной и всеобъемлющей - выводит разговор о сюжете в еще один, наиболее широкий план - исследования отношений между сюжетом и другими элементами произведения как художественного целого. Центральная проблема этого аспекта исследования - проблема сюжетно-стилевого единства, установление стилеобразующей функции сюжета5. Для решения этой проблемы необходимо всесторонне исследовать соотношение "сюжет-художественная речь".
Чтение текста рождает в сознании читателя представление о потоке событий, перерастающее в эстетическое осмысление сюжета. Читатель осваивает содержание произведения, идя от ощущения предметности, речевой материи искусства, через представление о художественной реальности (зрелище увиденных внутренним взором жизненных явлений, преображенно-воссозданных средствами искусства) к овладению духовными, эстетическими ценностями, которые содержит в себе искусство.
Процесс этот протекает не как последовательно-поступательный, а с постоянными опережениями и возвращениями (тем более при перечитывании произведения). Выделяя отдельные этапы восприятия (что возможно, естественно, только в анализе), мы получаем возможность вычленить уровни структуры текста, отвлечься от "соседних" уровней. Отвечая на вопрос "Что такое сюжет?" (или - в конкретном анализе - "Каков сюжет данного произведения?"), мы "изолируем" сюжет и от художественной речи, и от темы не только с точки зрения (9) структурно-иерархической, но и с точки зрения временной: последовательности этапов процесса восприятия. Сюжет выступает как динамическая картина жизни, которую мы видим сквозь ставшую "прозрачной", "невидимой" материю художественной речи, от которой мы в данный момент абстрагировались - так же, как и от следующего этапа: осмысления сюжета, проникновения сквозь него в глубину содержания. Однако такое отвлечение - лишь частный, временный - в точном смысле слова - момент процесса анализа сюжета.
Таким образом, одна из сторон соотношения "сюжет-художественная речь" выступает как реализация действия в слове: взаимосвязь сюжета и речевой материи. При этом возникает целый ряд вопросов, в частности о специфике сюжетных функций различных речевых уровней: лексического, синтаксического, ритмико-интонационного.
Особую важность этот аспект анализа приобретает при обращении к литературе XX в., когда "проблема сюжета нераздельно срастается с проблемой художественной речи"1 Выражением новой взаимосвязи речи и сюжета становится их взаимопроникновение: незаменяемость, "единственность" фразы, ее неотделимость от сюжетных движений, оформляемых ею.
