— А теперь я могу получить назад мою руку?
Гудруни отпустила её так, будто та превратилась в раскалённые угли. Сэндри помассировала ноющие пальцы, затем встала. Гудруни вскочила на ноги и взяла халат Сэндри, помогая ей надеть его, в то время как сама Сэндри совала ноги в тапочки. Прежде, чем Сэндри успела сдвинуться с места, Гудруни встала на колени рядом с очагом, разворошив тлевшие угли и добавив дров. Хотя на дворе была весна, воздух был весьма прохладным.
Сэндри запалила от огня лучину, и с помощью неё зажгла фитили на канделябре. «Она должна быть в крайнем отчаянии, чтобы на такое пойти», — подумала она, вспомнив, как её наморнские спутники говорили о расправе с крестьянами, которые не относились к дворянам с должным уважением. «Сомневаюсь, что они снисходительно отнеслись бы к кому-то, кто забрался в дворянскую спальню. Я могу по меньшей мере её выслушать, и позаботиться, чтобы её не наказали». Как только стало светлее, она кивнула на стоявшие у очага кресла:
— Садись. Мне позвонить, чтобы принесли чаю?
Когда Гудруни чуть ли не вскочила из кресла на ноги, Сэндри поморщилась:
— Ладно, значит без чая. Пожалуйста, перестань скакать.
Когда Гудруни снова уселась, Сэндри села сама.
— Так, — сказала она, сложив руки на коленях. — Расскажи мне, что тебя сюда привело. И покороче, если можно. Я весь день провела верхом, и хочу отдохнуть.
Гудруни опустила взгляд:
— Десять лет назад я считалась весьма красивой, — мягким голосом произнесла она. — Все парни ухаживали за мной, даже если у них не было шансов, и не смотря на то, что я сама богатой не была. И я была тщеславна, признаю. Я дразнила и флиртовала. А потом ко мне начал наведываться Ха́лмар.
Она тяжело сглотнула, и добавила:
— Халмар Я́рун. Ему было за двадцать, мне — меньше двадцати. Он был мельником, как и его отец, и дела у него на мельнице шли хорошо. Он сказал, что с него довольно гулянья, и что пришло ему время заводить детей, и он решил, что я ему сгожусь.
Гудруни вздохнула:
— Я ему сгожусь, — повторила она. — Как если бы у него был богатый выбор, и я лучше всего подходила для его нужд. Ох, я была зла. Я послала его куда подальше, и продолжила флиртовать.
По её щекам покатились слёзы.
— Однажды моя мать послала меня собрать грибов на ужин. Я пошла в лес в трёх милях отсюда, где, как я знала, росли боровики — мои любимые. Я их собирала, когда за мной пришёл Халмар. Он догнал меня верхом, схватил и утащил в пастушеский домик в холмах. Там он меня и держал, согласно обычаю.
У Гудруни задрожали губы. Сэндри нашла в кармане халата носовой платок и дала его женщине.
— Тогда он меня не бил, нет, — прошептала Гудруни. — Он сказал, что хотел, чтобы я его полюбила. Он сказал, что я полюблю его и соглашусь выйти за него замуж, иначе я никогда больше не увижу моих родителей. Уходя, он привязывал меня, и возвращался каждый вечер, чтобы меня покормить и чтобы сказать мне, как меня ему не хватало, пока… пока я не подписала брачный контракт. Жрец принял наши брачные клятвы, точнее — клятвы Халмара, потому что мои им не требовались. Теперь я — его жена, мать двух наших детей.
Сэндри молча слушала эту потрясающую историю, и гнев разгорался у неё внутри, пока ей так не сдавило горло, что она едва могла дышать.
— Ты вышла за мужчину, который так с тобой поступил? — потребовала она, когда Гудруни замолчала. — Ты живёшь в доме с мужчиной, который так с тобой обращался?
Она вскочила на ноги и воскликнула:
— Где твоя гордость? Как ты могла носить от него детей? Как ты могла делить с ним ложе?
Гудруни глядела на неё так, будто Сэндри вдруг начала говорить на древне-курчальском.
— У меня не было выбора, — прошептала она дрожащими губами. — Он бы вечно меня там удерживал. Другие мужчины поступают ещё хуже, чтобы заставить женщин подписать брачный контракт. И как только он подписан, жена больше не имеет прав. Большинство браков поэтому и не заключаются по контракту. Но в западном Наморне…
Она пожала тощими плечами, оставив небольшие складки на платье.
Сэндри уставилась на Гудруни, вцепившись руками в спинку кресла:
— Но ты можешь сбежать, — указала она.
