У входа в царство мёртвых на троне сидел Аид. Вид его был, как обычно, мрачен. Лежавший у его ног Цербер зарычал было на непрошеных посетителей, но, встретившись глазами с пылающим взглядом Тезея, испуганно заскулил, поджал хвост и заполз под трон.
— Короче, Аид! — без предисловий и не дожидаясь, когда к нему обратятся, заговорил Тезей. — Это Пирифой — между прочим, герой, а жены у него нет, а у тебя есть. Ввиду этой вопиющей несправедливости убери свою шавку и отдавай нам Персефону, а мы тогда никого тут не покалечим.
Аид выслушал дерзкую речь спокойно и таким же мрачным, как обычно, тоном сказал:
— Вы присаживайтесь, молодые люди. Обсудим ваше предложение.
Обескураженные таким хладнокровием герои послушно опустились на возникшие позади них каменные кресла. Щёлкнули цепи, и они оказались напрочь прикованы к своим местам.
— Ты что, совсем озверел, хрен ушастый! — взвыл Тезей, пытаясь вырваться из нерушимых оков.
— Посидите, молодые люди, и подумайте над своим поведением, — спокойно и, как всегда, мрачно сказал Аид. — Времени вам даю на это много. Вечность.
Тезей опять что-то завопил, но экран ясновизора погас, и голос Тезея заглох, не прозвучав.
— Двое придурков, — подытожил увиденное Зевс.
— А всё почему! — с жаром заговорил бог войны Арес. — Звереют герои от безделья. Война нужна. Без неё богам скоро от героев житья совсем не станет.
— Знаешь, Арес, — недовольно проворчал в ответ Зевс, — если вдруг когда-нибудь меня заинтересует твоё мнение, то, не сомневайся, я его у тебя спрошу.
Сказав это, он встал и пошёл прочь. Остальные боги последовали за ним.
Никогда ещё небо над Элладой не было так ясно, никогда ещё солнце не светило над Олимпом так ярко и весело. Никогда ещё не было так светло и радостно на душе у громовержца Зевса. К нему в гости пришёл его любимый сын.
— Здравствуй, Геракл! Здравствуй, сынок мой дорогой! — сказал громовержец, сходя с трона навстречу славному богатырю и величайшему полубогу. — Как же давно я тебя не видел, как же ты вырос и возмужал за это время!
— Здравствуй, батя! А вот ты-то совсем не меняешься!
Геракл так крепко обнял отца, что захрустели кости. Любой другой помер бы от такого приветствия, да и Зевс с трудом перенёс могучие объятия сына, но и виду не показал, что ему больно. Солнце над Элладой светило так же ярко.
Никто не скажет точно, почему из великого множества своих детей Зевс особенно любил именно этого — огромного и нескладного, не блещущего умом, но простодушного и прямолинейного. Возможно, потому, что его мать, Алкмену, он любил больше всех других смертных женщин — трое суток подряд. Cолнце на это время остановилось, и время прекратило свой ход, но Гера, жена Зевса, это заметила и невзлюбила Геракла больше, чем всех остальных побочных детей мужа. А может быть, простодушие и наивность сына были именно тем, чего не хватало Зевсу среди окружавших его цинизма, расчётливости и подхалимства. И многое такое, за что любой другой понёс бы жестокую кару, сходило Гераклу с рук.
— Ну давай, сынок, рассказывай, как твоё житьё-бытьё. Где был, что видел, чем занимаешься. Я слышал, твоя служба у Эврисфея закончилась, ты совершил все положенные подвиги?
— Подвиги-то я совершил, — махнул рукой Геракл, — да толку-то мало. Борешься всё, борешься, а несправедливости в мире всё не убывает и не убывает.
— Как же это ещё несправедливость в мире остаётся, если такой герой взялся с ней бороться? — улыбнулся Зевс.
— Ты не поверишь, батя: остаётся! — с жаром ответил Геракл, не расслышав иронии в словах отца. — Вот иду я недавно на край света за золотыми яблоками и вижу вдруг мужика, к горе цепью прикованного. «Кто ты, — спрашиваю, — и за что же это тебя так покарали?» — «Я, — отвечает, — Прометей, а приковали меня по воле Зевса за то, что я людям помогал». Ну, я сперва хотел его дубиной по башке трахнуть за такие слова: что ж это он такое наговаривает, что Зевс людям помогать не велит, а потом вижу: глаза-то у него честные, то есть кто-то ему, значит, клевету на тебя сказал, а он и поверил. Стал я, значит, цепи рвать, а они крепкие оказались, минут десять провозиться пришлось, а тут вдруг твой орёл прилетает, «Воля Зевса! — кричит. — Воля Зевса!» Вот, значит, кто, думаю, про тебя напраслину распускает! И зачем ты вообще себе орла в дом взял? Помоечная же птица — тот же стервятник. Ты б уж лучше попугая завёл — он красивый. А этот стервец Прометею всю печень испортил. Это куда годится?! Печень же самый жизненный орган! Ну, я его из лука подстрелил — будет знать теперь!
