Снова вижу моего любимого бычка у входа на лестницу, он глядит на меня своими устрашающими глазами и грозит мне полумесяцем рогов. Снова перехожу от витрины к витрине, разглядывая старинные предметы быта провансальцев. Рядом со мной высокая седая красавица, мадам Анжель Берне. Мы стоим у витрины с образцами наколок и накидок.
— Вот, посмотрите, мадам, здесь витрина традиционных причесок. В Провансе наколка на голове и накидка на плечах — это национальное украшение, и в Арле отмечался каждый год «Праздник девиц», когда девушкам впервые надевали на плечи накидку, а на волосы наколку. При этой церемонии выдавался специально отпечатанный диплом с рисунком, изображающим девицу, на которую старшая женщина перед зеркалом прикалывает накидку. Эти дипломы со стихами Мистраля подписывал сам поэт на память о событии. И как реликвия диплом хранился вместе с метрикой, дипломом об образовании и брачным свидетельством…
Я рассматриваю образцы накидок с вышивками и тончайшими плоеными рюшками, украшающими вставку на груди. Тут же лежат ленты из крупных соломин, продернутых нитями.
— А это что такое? — спрашиваю я у Анжель Верно.
— Это соломенные формы, на которые накладывали в старину накрахмаленные рюшки, чтобы придать им плоеную форму. На соломинках складочки высыхали и держались до новой стирки.
И я дивлюсь этому терпению и тщательности ручной работы ради красоты и изящества традиционного костюма. Мы идем по тридцати трем залам музея, и перед глазами встает большое прошлое этой маленькой прекрасной земли.
В зале Мистраля, где на витринах под стеклом лежат его рукописи, варианты поэмы «Мирей», переводы его произведений, Андре Шамсон обращается ко мне:
— Вот здесь, мадам, будет приготовлена специальная витрина для вашего манускрипта, где его поместят так, чтобы он был виден во всей красоте вышивки, сделанной вашими руками.
Наверное, мое лицо изобразило такое ликование, что Шамсон улыбнулся:
— Да, да, мадам, именно так и будет… А теперь разрешите пригласить вас и ваших друзей из советского посольства на торжественный завтрак в честь сегодняшней встречи.
За столом в лучшем ресторане Арля, накрытом на тридцать пять персон, было удивительно весело и просто. Я заметила, что провансальцы не любят застольных речей, все заняты едой, винами, все оживленно беседуют, все чувствуют себя свободно, переговариваются с сидящими на другом конце стола.
Я сидела между академиком и каким-то старым депутатом, который так развеселился, что почувствовал себя чуть ли не моим родственником.
— Послушайте, Наташа, мы же с вами теперь дружки! Nous sommes des copains! Вы же теперь наш «кореш»! — И он смеялся до слез, радуясь, что пожилую советскую особу, так торжественно принимаемую академиками, можно запросто называть Наташей, а между прочим, за столом уже все называли меня так, — может быть, просто потому, что не сразу запоминается моя сложная для их произношения фамилия.
Когда завтрак кончился и все встали из-за стола, ко мне подошел громадного роста гардиан, который сидел за завтраком рядом с Жюльеттой. Он был в бархатном черном пиджаке, узких ковбойских брюках в клеточку, в одной руке он держал сомбреро, а в другой книжку.
— Мадам Наташа, — начал он, — разрешите мне преподнести вам произведение нашего лучшего после Мистраля поэта — Жозефа д’Арбо. Это гордость наша, он воспевает наши обычаи, нашу жизнь, наши предания… Через три года будет большой праздник пастухов — тысячелетний юбилей нашей пастушеской ассоциации. Будут традиционные скачки, феррады… И нам бы хотелось видеть вас почетной гостьей. Мы просим вас перевести этот небольшой роман. Это блестящее произведение…
И шеф пастухов протянул мне роман Жозефа д’Арбо под названием «Зверь с озера Ваккарес».
Мне хотелось показать моим спутникам городок Сент-Мари-де-ля-Мер, и после завтрака мы вчетвером, с Жюльеттой, уселись в машину и покатили из Арля к морю.
Городок в этом сезоне, когда кончился туризм, казался пустынным, он лежал на взморье в свете уходящего дня, словно вылущенный из своей шкурки миндальный орех, желтовато-белый, сверкающий глянцем.
