— Ну, прошу вас! Для меня, для русской гостьи. Я ведь приехала из Москвы.
Он внимательно посмотрел на меня и поднялся.
— Но только я сначала станцую.
Он вышел к гитаристам, они сразу поняли, в чем дело, и заиграли какую-то цыганскую плясовую. Красный цыган сначала сдержанно, потом все решительней начал плясать на месте, дробно перебирая ногами, изящно согнув руки в локтях и прижав подбородок к плечу. Веки его были опущены, в углах рта бродила улыбка, и чуть трепетали ноздри. Он кружился на месте, и гибкое тело его слилось воедино со звоном гитар и ободряющими выкриками гитаристов. Это было великолепно. Потом он вдруг словно опомнился, остановился, достал желтый платок из кармана и обтер им лицо и шею. Он не вернулся на место, а присел там же, возле цыган. Все дружно аплодировали ему, а он, поймав мой взгляд, по-мальчишечьи хитро улыбнулся и подмигнул мне. Я поняла, что он все же решил спеть.
Снова молодой эстрадник занял площадку, как бы напоминая о своем профессиональном превосходстве. Пели что-то шуточное с припевом: «Ай-ай-ай». А потом красный цыган шепнул что-то гитаристу, тот заиграл, и он запел. Это было нечто такое, что сразу погасило атмосферу «званого обеда с цыганами», смыло очень внешнюю сторону несколько показного веселья и вклинило в настроение самого Уинсберга какое-то, видимо, непривычное, раздумье.
Голос у красного цыгана был глухой и матовый. Он пел, сидя у стола, полуприкрыв глаза рукой, словно только для самого себя, словно спрашивая себя о чем-то и сам себе отвечая. Каждая музыкальная фраза уходила на вибрирующей мелодии вверх, а потом падала, акцентируя на нотках и горестно затихая на последней. Гитаристы негромко и проникновенно позванивали, не мешая певцу сетовать, уповать и улыбаться сквозь слезы. И никто не смотрел на него в эту минуту, как не смотрят на оркестр и на дирижера, когда слушают музыку.
Увидели его, когда он как ни в чем не бывало уже сидел между своими модницами и они наливали ему красного вина. Тут все вздохнули, заговорили, захлопали, задымились сигареты, и острый аромат кофе поплыл над столом. Я обратилась к цыгану:
— Спасибо! Превосходно. Лучше всех!.. Вы певец?
— Ну что вы, я не профессионал… Так, пою для себя. — Он застенчиво улыбался, снимая корку с апельсина.
— А кто же вы?
— Я работаю на заводе. Хочу быть инженером…
Когда мы вышли из «маса» Уинсберга, стояла тихая, прохладная, безлунная ночь. Мистраль исчез, и было даже как-то непривычно выйти на неподвижный воздух и увидеть неподвижные, как обелиски, кипарисы и звезды, звезды, звезды над нами.
Тень Петрарки
Авиньон. Папский дворец. Если говорить о мистическом Провансе, то, пожалуй, на папский дворец падает наибольшая доля авиньонских преданий.
Те, кто создавал этот дворец, никогда не преследовали никакой цели, кроме личной наживы. Семь сменявших друг друга пап в течение семидесяти лет грабили население, держа его в темноте и страхе.
А началось все с того, что французский король Филипп Красивый решил не отдавать церковных сборов Ватикану, а оставлять во Франции и, взяв в плен римских пап, перевел папскую резиденцию из Рима в Авиньон. С этого момента папский престол стали занимать французы, часто малограмотные люди, низкого происхождения, и миссия наместников Бога на земле ограничивалась личными интересами.
Папа Иоанн XXII набрал налогами 700 000 флоринов, что составляет на современные деньги 1 000 000 000 франков. Причем утверждают, что он занимался алхимией, окружал себя фальшивомонетчиками и писал сочинения под странными заголовками вроде: «Эликсир философа» или «Искусство превращения».
Папа Бенедикт XII, сменивший Иоанна, пристроил к дворцу нелепую башню специально для того, чтобы под ней спрятать 40 ящиков золотых монет, сервизы золотой посуды и массу редких драгоценностей.
Папа Климент IV, по прозвищу Великолепный, на церковные сборы с провансальцев закатывал грандиозные приемы и праздники. Он говорил, что это помогает ему «чувствовать себя свободным и забывать о своем папстве».
Климент Великолепный был человеком подозрительным и трусливым. Он приказал на всякий случай прорыть подземный ход от папского дворца под рекой Дюрансой до самого городка Шаторенара. Но сам он никогда этим ходом не воспользовался. Зато говорят, что когда папство раскололось на авиньонское и римское, то антипапа Бенедикт XIII удирал этим подземным ходом. Перед бегством он успел замуровать в стенах дворца двенадцать фигур апостолов, отлитых из чистого золота. Об этом он поведал другу своему, венецианскому послу, но ни посол, никто другой не нашли этих фигур, поскольку их, видимо, и не существовало.
