Волшебство хрустального шара - страница 21

— Хэлло! — закричала я пронзительно. — Хэлло-о-о-о-о!

Как безумная, я металась между магазинами, прижимая лицо к окнам, заглядывая внутрь, отчаянно пытаясь увидеть хоть одно живое существо.

— Хэлло-о-о-о-о! Хэлло-о-о-о-о! Кто-нибудь слышит меня?

Но я знала, что напрасно надрываю горло.

Я стояла посреди улицы, взирая на темные магазины и пустые тротуары, и знала, что совсем одна.

Одна на белом свете.

И тут до меня дошло, что мое второе желание исполнилось.

Джудит исчезла. А с ней и все остальные. Абсолютно все.

Мама и папа. Мой брат Рон. Все.

Увижу ли я их когда-нибудь?

Я опустилась на бетонное крыльцо парикмахерской и обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, сотрясавшую все мое тело.

«Что же теперь делать? — в отчаянии думала я. — Что же теперь делать?»

Я не знаю, сколько просидела на крыльце с поникшей головой, в полной панике. Я бы здесь, наверное, сидела целую вечность, слушая, как хлопает ставня и свистит разгуливающий по пустой улице ветер, если бы у меня не заурчало в животе.

Я встала, неожиданно вспомнив, что не позавтракала.

— Сэм, ты ведь одна на всем белом свете. Как же ты можешь думать о еде? — вслух спросила я себя.

В общем-то было даже приятно услышать человеческий голос, пусть даже свой собственный.

— Я оголодала-а-а-а! — закричала я.

Я прислушалась, не ответит ли кто-нибудь. Конечно, это было глупо, но я не оставляла надежды.

— Во всем виновата Джудит, — прошептала я, поднимая велосипед.

Я возвращалась домой по пустынным улицам, обводя глазами заброшенные дворы и дома. Когда я проезжала дом Картеров на углу нашего квартала, то надеялась, что сейчас, как всегда, вылетит их маленький белый терьер и примется лаять на мой велосипед.

Но в моем мире не осталось даже собак. Даже моего бедного маленького Панкина.

Существовала только я, Саманта Бёд. Последний человек на земле.

Добравшись до дома, я влетела на кухню и сделала себе сандвич с ореховым маслом, банка из-под которого была почти пустая.

— Чем же я теперь буду питаться? — размышляла я вслух. — Что я буду делать, когда кончится еда?

Г' Я начала наливать апельсиновый сок. Поколебавшись, наполнила стакан только наполовину.

«Обворую ли я бакалейную лавку? — задала я себе вопрос. — Или только возьму необходимую еду?»

Будет ли это настоящим воровством, если там никого нет? Если вообще нигде никого нет?

Так ли это важно? Имеет ли хоть что-нибудь теперь значение?

— Как же я буду о себе заботиться? Мне же только двенадцать! — кричала я.

Мне неудержимо хотелось плакать. Но я съела еще один кусок бутерброда и прогнала слезы.

Чтобы не раскиснуть, я подумала о Джудит, и вся моя жалость и страх быстро сменились злостью.

Если бы Джудит не издевалась надо мной, не стремилась бы меня унизить, если бы она постоянно не насмехалась надо мной и не говорила: «Почему ты просто не улетишь, Птица?» — и все прочие гадости, я бы никогда ничего ей не пожелала и не осталась бы теперь одна-одинешенька.

— Ненавижу тебя, Джудит! — завизжала я. Отправив в рот последний кусок бутерброда, я не смогла его жевать. Я застыла, прислушиваясь. В гостиной кто-то ходил.

Я проглотила кусок целиком и опрометью бросилась в гостиную.

— Мама? Папа?

Вернулись? На самом деле? Нет.

Я остановилась в дверях, увидев Клариссу. Она стояла посреди комнаты с довольной улыбкой на лице; ее черные волосы слегка блестели от света, падающего из окна. На плечи была свободно накинута красная шаль. Поверх белой блузки с высоким воротником надет черный джемпер.

— Вы! — перехватило у меня дьгхание. — Как вы сюда попали?

Она пожала плечами и еще шире улыбнулась.

— Зачем вы это сделали со мной? — взвизгнула я, дав волю ярости, обуревавшей меня. — Как вы могли так поступить со мной? — указывала я ей на пустую комнату, пустой дом.

— Я этого не делала.

Она подошла к окну. В ярком полуденном солнце кожа ее выглядела бледной и морщинистой. Она казалась совсем старой.

— Но… но… — Меня душила злоба.

— Это ты сама сотворила. — Ее улыбка потухла. — Ты загадала желание. Я его исполнила.

— Но я не желала, чтобы исчезла вся моя семья! — завизжала я, сильно сжав кулаки. — И все люди на земле!