Как раз в это время решался вопрос о разделе имущества покойного г-на Коямады, и Сидзуко изо дня в день осаждали родственники. Оказавшаяся почти беспомощной под натиском обрушившихся на нее новых хлопот, она встретила меня с нескрываемой радостью, как будто мое появление снимало с нее бремя всех забот и проблем.
Как только Сидзуко, как обычно, провела меня в свою комнату, я сразу же, без предисловий, сказал ей:
– Сидзуко-сан, теперь вам не о чем больше тревожиться. Сюндэй Оэ с самого начала был в этом деле ни при чем.
Это мое заявление озадачило Сидзуко. Конечно же, она ничего не могла понять. Тогда я достал свою докладную записку и принялся читать ее вслух в той же манере, в какой нередко читал друзьям свой новый детективный рассказ. Во-первых, мне не терпелось успокоить Сидзуко, посвятив ее в суть дела, а во-вторых, мне было интересно узнать ее мнение о записке, с тем чтобы исправить неточности в моих рассуждениях, если там они будут обнаружены.
Конечно, читать Сидзуко те страницы, где говорилось о садистских наклонностях г-на Коямады, было с моей стороны жестоко. И верно, Сидзуко при этом густо краснела и, казалось, готова была сквозь землю провалиться со стыда. Когда я перешел к рассуждениям о перчатке, она заметила:
– Да, я хорошо помню, что должна быть еще одна пара, и никак не могу понять, куда она запропастилась.
Мое предположение о том, что г-н Коямада погиб в результате несчастного случая, она встретила с заметным удивлением, но ничего не сказала, лишь слегка побледнела.
Когда я кончил читать, она задумчиво протянула: «Да-а…» – и надолго погрузилась в свои мысли. Постепенно на лице ее стало проступать чуть заметное выражение умиротворенности. Казалось, узнав о том, что письма Сюндэя были подделкой и что теперь ей не нужно опасаться за свою жизнь, она впервые за долгие месяцы обрела душевное спокойствие. Кроме того, я подумал (да будет прощено мне это эгоистичное предположение!), что, узнав об отвратительных поступках г-на Коямады, она избавилась от угрызений совести из-за запретного чувства ко мне.
– Так вот, значит, как он меня истязал, а я-то, я… – наконец проговорила Сидзуко, и в этих ее словах чувствовалась радость женщины, увидевшей возможность оправдать себя в собственных глазах.
Было время ужина, Сидзуко вдруг засуетилась и, достав вино и закуски, принялась угощать меня. Я же, довольный тем, что моя докладная записка не вызвала никаких возражений с ее стороны, только и делал, что подставлял свой бокал всякий раз, как она предлагала мне налить еще. Я быстро пьянею. Вот и тогда вино вскоре ударило мне в голову, только, вопреки обыкновению, я почему-то впал в меланхолическое настроение и принялся молча разглядывать сидящую передо мной женщину.
Сидзуко выглядела довольно изможденной, но это не лишало ее обычной привлекательности. Бледность была природным свойством ее кожи, и в теле ее по-прежнему таилась грациозная и упругая сила. Она всегда словно светилась изнутри, и это непостижимое очарование не было утрачено ею. Контуры ее фигуры в кимоно из старинной фланели казались мне, как никогда прежде, обворожительными. Глядя на выразительные линии ее рук и ног, скрытых колеблющейся при каждом движении тканью, я мысленно дорисовывал все остальное.
Пока мы с Сидзуко вели рассеянную беседу, в моей затуманенной голове созрел сумасшедший замысел. Он состоял в том, чтобы снять какой-нибудь уединенный домик, который стал бы местом наших тайных встреч с Сидзуко.
Едва дождавшись ухода прислуги, я привлек к себе Сидзуко и стал покрывать ее лицо поцелуями. Сжимая ее в объятиях и ощущая через ткань тепло ее тела, я на ухо шептал ей о только что созревшем у меня замысле. Слушая меня, Сидзуко не только не пыталась отстраниться, но, напротив, согласно кивала головой.
Как описать наши встречи, эти двадцать дней блаженства, пролетевшие словно в бреду?
Я снял небольшой домик в Нэгиси, по виду напоминающий старинный амбар, и договорился, чтобы в наше отсутствие за ним следила старушка из соседней лавчонки, торгующая дешевыми сластями. Этот домик и стал местом наших упоительных свиданий. Мы заранее уславливались с Сидзуко о встрече и приходили туда, как правило, в дневное время. Здесь, в этом домике, я впервые изведал, что значит яростная, неистовая страсть женщины.
