От страха и гадливости я чуть не сошел с ума, из груди у меня невольно вырвался вопль.
– Ха-ха, напугался? Да это я, я!.. – послышалось вдруг совсем с другой стороны, и я подскочил как ужаленный. Самым жутким было то, что губы чудовища на стене двигались в такт со звуками речи. Глаза издевательски поблескивали.
Комната вдруг осветилась; из-за двери, ведущей в пристройку, появился мой приятель – и в тот же миг чудовище на стене испарилось. Вы уже догадались: он смастерил своего рода эпидиаскоп, увеличив собственное изображение до гигантских размеров. Когда рассказываешь, впечатление слабое. Но тогда… Да, он находил удовольствие в подобных шутках.
Спустя месяца три после этого случая друг придумал кое-что поновее. Внутри лаборатории он соорудил еще одну крошечную комнатку. Вся она представляла собой сплошную зеркальную поверхность: и стены, и потолок, и даже двери. Прихватив свечу, мой приятель подолгу пропадал там. Никто не знал, чем он занимается. Я мог лишь в общих чертах представить себе, что он там наблюдал. В комнате с шестью зеркальными стенами человек должен видеть свое отражение, много раз повторенное бесчисленными зеркалами; сонмища двойников – в профиль, с затылка, анфас. При одной только мысли мурашки по коже бегут. Вспоминаю ужас, охвативший меня, когда я ребенком попал в лабиринт зеркал, – хотя творение это было весьма далеким от совершенства. И потому, когда приятель попробовал заманить меня в свою зеркальную комнату, я наотрез отказался.
Между тем стало известно, что он повадился туда ходить не один, а с молоденькой горничной, к которой питал явную слабость. Девушке едва исполнилось восемнадцать, и она была весьма недурна собой. С ней-то он и наслаждался чудесами зеркальной страны. Парочка эта пропадала иногда часами. Правда, порой он удалялся туда в одиночестве и однажды задержался столь долго, что слуги забеспокоились и начали стучать в дверь. Дверь неожиданно распахнулась: оттуда вывалился совершенно голый хозяин и в полном молчании прошествовал в дом. После этого происшествия состояние его стало стремительно ухудшаться. Он худел и бледнел, а болезненная страсть все расцветала. Друг просаживал огромные деньги, скупая все зеркала, какие только можно вообразить: вогнутые, рифленые, призматические… Но и этого было мало, и тогда он выстроил по собственному проекту прямо в центре сада стеклодувный заводик и начал сам изготовлять фантастические, невиданные зеркала. Инженеров и рабочих он выбирал лучших из лучших – и не жалел на это остатков своего состояния.
К сожалению, у него не осталось близких, которые могли бы хоть как-то урезонить его; правда, среди слуг попадались разумные честные люди, но, если кто-то осмеливался высказаться, его тотчас же выгоняли на улицу. Вскоре в доме остались одни продажные негодяи, заботившиеся лишь о том, как набить свой карман.
Я был его единственным другом – на земле и на небесах – и долее молчать не мог. Я просто должен был попытаться образумить его. Но он и слушать меня не хотел – на все был один ответ: дела вовсе не так уж плохи, и почему это он не может тратить свое состояние по собственному усмотрению?.. Мне оставалось лишь с горечью взирать со стороны, как тают его деньги и здоровье.
Решив все же не оставлять его в беде, я частенько захаживал к нему, так сказать, в роли стороннего наблюдателя. И всякий раз находил в лаборатории ошеломляющие перемены: воистину, там существовал фантастический, призрачно прекрасный мир… По мере того как развивалась болезнь, расцветал и странный талант моего друга. Как я уже говорил, его давно не удовлетворяли те зеркала, что он выписывал из-за границы, и он начал делать необходимое у себя на заводе. А затеи были одна бредовей другой. Иной раз меня встречало гигантское отражение какой-либо отдельной части тела – головы, ноги или руки, казалось плавающих в воздухе. Для этого фокуса он поставил зеркальную стену, проделав в ней дырки, в которые можно было просунуть конечности. То был известный трюк, старый как мир, только, в отличие от фокусников, мой несчастный приятель занимался всем этим совершенно всерьез. В другой раз я заставал картину еще более странную: вся комната переливалась зеркалами – выпуклыми, вогнутыми, сферическими. Просто половодье зеркал – а посреди всего этого сверкающего великолепия кружился в безумном танце мой друг, то вырастая в гиганта, то съеживаясь в пигмея, то распухая, то истончаясь как спица; в бесчисленных зеркалах дергались в ритме танца туловище, ноги, голова – удвоенные, утроенные зеркальными отражениями; со стены улыбались чудовищные, непомерно распухшие губы, змеями извивались бесчисленные руки. Вся сцена походила на какую-то дьявольскую вакханалию.
