Сан-Франциско часто погружался в туман, и она видела, как мост Золотые Ворота поднимается из густого облака. А прошлой осенью, когда их семья была в соборе Святого Креста в Бостоне, они вышли на улицу Тремонт и увидели, что сырой туман практически скрыл из виду Коммон-парк.
В памяти всплывали и другие воспоминания: туман в Глазго, клубы пара в Вене, густой вонючий желтый туман в Лондоне. Софи нахмурилась. Она никогда не была ни в Глазго, ни в Вене, ни в Лондоне. Но Аэндорская ведьма была, и это ее воспоминания проносились в голове девочки.
Образы, мысли и воспоминания крутились и мелькали, точно потоки тумана. И вдруг все прояснилось. Софи отчетливо вспомнила, как стоит рядом с человеком, одетым явно в костюм девятнадцатого века. Она видела его оком своего разума. У мужчины был длинный нос, высокий лоб и седеющие курчавые волосы. Он сидел за высоким столом, на котором лежала толстая пачка бумаги кремового цвета, и макал обычное гусиное перо в наполненную до краев чернильницу. Девочка не сразу поняла, что перед глазами не ее воспоминания и что она не видела этого ни по телевизору, ни в кино. Это был какой-то эпизод из жизни самой Аэндорской ведьмы. Присмотревшись к мужчине, она ощутила наплыв воспоминаний. Кажется, перед ней был знаменитый английский писатель, и он как раз начинал новую книгу. Писатель поднял глаза от чистого листа и улыбнулся ей. Его губы беззвучно зашевелились. Заглянув ему через плечо, она увидела слова: «Повсюду туман. Туман на реке растянулся во все стороны»,[3] — написанные аккуратным витиеватым почерком. За окном кабинета у грязного стекла сгущался, точно дым, густой непрозрачный туман, закутывая улицу в непроницаемое одеяло.
А под портиком базилики Сакре-Кёр в Париже воздух вдруг похолодел и стал влажным, наполнившись ароматом ванильного мороженого. Из растопыренных пальцев Софи сочились белые капли и струйками стекали в лужу у ног. Закрыв глаза, девочка наблюдала, как писатель окунул перо в чернильницу и продолжил: «Крадется туман… стелется туман… туман расползается… туман в глазах и глотках…»
Густой белый туман капал из пальцев Софи и расползался по камням, клубился как дым, расплывался ниточками и паутинками. Скручиваясь колечками, он окутал ноги Фламеля и поплыл по ступенькам, разрастаясь, становясь все гуще и темнее.
Стоя на лестнице перед базиликой Сакре-Кёр, Никколо Макиавелли увидел, как по ступенькам, точно грязное молоко, льется туман. Туман сгущался и распространялся все шире, и Макиавелли понял, что Фламель собирается сбежать от него. Когда туман доплыл до Никколо, он уже доставал до груди, был сырой и пах ванилью. Макиавелли сделал глубокий вдох, узнавая аромат магии.
— Замечательно, — произнес он, но туман приглушил его голос, убрав тщательно выработанный французский акцент и обнаружив резкий итальянский.
— Оставь нас в покое, — гулко прозвучал из тумана голос Фламеля.
— Опять угрожаешь, Николя? Поверь мне, ты даже не представляешь, какие силы направлены против тебя. Фокусы тебя не спасут. — Макиавелли достал телефон и нажал кнопку быстрого набора. — Атакуйте! Атакуйте немедленно!
Он бросился вверх по лестнице, бесшумно ступая дорогими туфлями на кожаной подошве. Далеко внизу затопали по камням ноги в тяжелых ботинках — на лестницу рванул отряд полиции.
— Долгое время у меня получалось выживать, — раздался голос Фламеля, но совсем не оттуда, откуда можно было ожидать.
Макиавелли остановился и посмотрел по сторонам, пытаясь разглядеть силуэт в тумане.
— Мир не стоит на месте, Николя, — сказал он. — А ты — да. Ты мог убежать от нас в Америке, но здесь, в Европе, слишком много старейшин, слишком много бессмертных, которые знают тебя. Тебе не удастся долго скрываться. Мы найдем тебя.
Он взлетел по последним ступенькам, и они привели его прямо ко входу в церковь. Там не было никакого тумана. Неестественный туман начинался на верхней ступеньке и спускался вниз. Церковь казалась плавучим островом посреди облачного моря. Даже не входя в базилику, Макиавелли знал, что не найдет их там. Фламель, Ската и близнецы сбежали.
