Когда он потом очнулся, молния еще по избе летала, и он смотрел на нее как очарованный, дрожа от страха; старушка ничком на полу лежала, а молния, покрутившись по избе, вскочила на печь: в мгновение ока край плиты, как стекло, оплавила — и в трубу улетела… Как она избу не сожгла и Володю со старушкой не убила, этого я уж вам сказать не могу! Да и никто не может! Потому что шаровая молния — одно из самых таинственных явлений природы. Только одно могу вам сказать: пощадила шаровая молния Володю, хотя язык у него потом еще долго заживал… А может, шаровая молния просто хотела старушку попугать… Кто знает! Старушка после того случая, конечно, присмирела. Только Володя у нее больше не жил. Дед Мартемьян не стал его от себя отпускать…
Вот какие были с Володей два удивительных случая, когда он чуть было не умер.
А теперь вот этот случай, когда Володя заблудился. «Если я теперь только выживу, — думал Володя во сне, — то больше никогда не умру! Буду жить вечно!»
Долго и крепко спал Володя в избе — весь день и всю ночь, а на рассвете встал, поглодал корочки и пошел вниз по незнакомой реке.
Пройдя километра три от избушки, он вдруг услышал песню. Кто-то пел! Голос доносился вроде бы откуда-то с верховьев: «Ландыши! Ландыши!» Володя весь вытянулся, напрягся, прислушался… Далеко еще был этот голос, очень далеко! В первое мгновение Володе захотелось бежать туда, на голос, вверх по реке, — как вдруг песня пропала…
«Это мне показалось!» — подумал Володя. Он сразу ослаб, взмок от пота, лег на траву, стал смотреть в небо. Прекрасное, высокое, пустое небо опять было чистым. «Пустое, как мой живот», — подумал Володя о небе. Он смотрел вверх пристально — странная была эта голубая пустота, там что-то двигалось! Он видел: в воздухе, пронизанном отражениями солнечного света, мелькали какие-то бледные сполохи.
Вот опять что-то белое, еле видимое пронеслось в воздухе над Володей — то ли далеко, то ли близко, — что-то белое, прозрачное, широкое… Вот еще! И еще! «Крылья! — подумал Володя. — Прозрачные крылья!» Небесная голубизна вовсе не была пустой. То и дело — казалось Володе — пролетали там какие-то существа, но различить можно было только движение полета, только еле видимые крылья.
Солнце широко и ровно подсвечивало это мелькание откуда-то снизу, из-за бескрайней тайги. Было еще рано. Мошкара уже вилась над Володей деловито и равнодушно. И Володю вдруг охватило глубокое, спокойное равнодушие. У него было такое чувство, будто он сливается с землей, с небом, с этим бесконечным танцем мошкары. Он растворялся во всем этом мире, в этой бесконечности, растворялся безвольно и бессознательно. Он себя уже почти не чувствовал. Ни рук, ни ног, ни живота. Ни даже голода в животе. Тянущее чувство куда-то ушло — наверное, в землю. И теснота в груди тоже исчезла, как будто в грудь вошло небо. Хотя ничего особенного он не ощущал. Только свои тихие мысли.
«Вот так и растворишься тут, — думал он, погружаясь глазами в голубую бесконечность. — И никто тебя не найдет. Ни дедушка, ни Алевтина, ни брат. Тишина».
И тут он опять услышал песню. Спокойную, явственную: «Ландыши, лан-ды-ши! Светлого ма-я привет!»
«Опять песня снится! — подумал Володя. — Почему человеку снятся песни? Брат Иван говорил, что это галлюцинации… как и те колокольчики на днях на хребте… Иван их часто слышал. Вот и я слышу…»
Галлюцинация все усиливалась, наполняя утренний воздух: «Ландыши, ландыши!» Нет, не галлюцинации это!
И вдруг заработал мотор! Два раза чихнул где-то совсем рядом и сразу же быстро-быстро забормотал, отскакивая многократным эхом от берегов, — скороговорка мотора сразу заполнила собой весь мир, пронзила Володин мозг, все его опять напрягшееся маленькое тело. Бормотание мотора отдавалось в каждой Володиной мышце, как электрический ток.
Он опять стоял на берегу во весь рост, глядя навстречу реке, навстречу течению, на высокие, поросшие темными елями берега, открывавшие реке выход на широкий плес.
Посреди плеса возвышался стройный остров, желто-зеленый, из песка и леса, остроносый с обоих концов, похожий на корабль. Остров делил плес на два спокойных рукава.
