— Можем, — Натан подошел к Ледину, поздоровался с ним за руку и сел. — Вам, значит, рассказать. А о чем именно?
— О чем хочешь, — сказал Ледин. — Ну, о себе.
— О себе? Можем, — он помолчал немного. — Можем и о себе, — повторил он, — только вот времени у меня сейчас мало. Вкратце, что ли? Значит, так: родился я на Украине, в городе Переяславе. Потом переехал в местечко Семиполье, а потом опять переехал в Переяслав…
— Нет, не то, — сказал Ледин. — Мне надо подробно. А то неинтересно.
— Подробно не могу. Некогда, — сказал Натан и встал. — Подробно — завтра могу. Завтра могу хоть пять часов.
— Ладно, — сказал Ледин, — давай завтра. Часов в двенадцать. Только уж точно.
— Как из пушки, — сказал Натан. — А сейчас бегу, некогда.
— Что ты все «некогда, некогда»! — сказал Семен. — Какие у тебя там дела?
— А в столовой дежурить ты за меня будешь?
— Нет, не буду, — сказал Семен. — Я вчера дежурил.
— Ну, то-то.
На другой день, часов в двенадцать, Ледин пришел в детский дом. Он прошел столовую — длинную комнату в первом этаже, — погулял по коридору, походил по лестницам и никого не встретил. За закрытыми дверьми, в классах, слышались голоса.
Ледин приоткрыл было одну дверь, но поспешно ее захлопнул и отошел — в классе шли занятия. Наконец на площадке пятого этажа он увидал маленькую девочку лет семи, тоненькую, с косичкой. Она держала перед собой раскрытую книгу и, водя пальцем по строкам, тихо, одними губами, что-то читала.
— Не знаешь, девочка, где Шостак? — сказал Ледин.
Девочка, не отрываясь от книги, кивком головы указала на одну дверь.
— Тут, — сказала она, — в красном уголке.
Ледин открыл дверь и вошел. Это была довольно большая комната, полукруглая, с узкими, высоко прорубленными окнами. Посредине комнаты стоял длинный стол, заваленный журналами и книгами, на стенах висели портреты и таблицы, а в сторонке, у окна, стоял шахматный столик. За столиком двое ребят играли в шахматы, а третий — одноногий парень на костылях — смотрел и советовал. Один из игроков был Семен, другой — белобрысый парень, похожий на эстонца.
Увидав писателя, Семен встал и поздоровался.
— Шостак скоро будет, — сказал он. — Вы, может быть, подождете?
— Подожду, — сказал Ледин. — Вы играйте.
Но игра не клеилась. Скоро Семен смешал фигуры и сказал:
— Сдаюсь.
Он встал и подошел к Ледину.
— Как вам наш красный уголок? — спросил он.
— Ничего, — сказал Ледин. — Только одного мне не понять: отчего так высоко прорублены окна? Что тут раньше было?
— Синагога, — сказал белобрысый парень.
— Как синагога? — удивился Ледин.
— Очень просто, — сказал белобрысый, — синагога как синагога, с амвоном, с кивотом, как полагается. Я еще помню, когда здесь была синагога.
— Когда же это было? — спросил Ледин.
— До революции, конечно.
— А ты разве так давно в этом доме? — спросил Ледин.
— Еще бы, — сказал белобрысый, — я тут живу тринадцать лет.
— Сколько же этому детскому дому лет?
— Лет двадцать пять, — ответил одноногий.
— Бери повыше, — сказал белобрысый. — Все сто.
— Хватил! — сказал одноногий. — Построен дом всего-то лет тридцать.
— Ну, да, — сказал белобрысый. — Живет тут без году неделя, а знает, когда построен дом.
— Кто и тринадцать лет живет, — сказал одноногий, — и не видит, что дом-то новый.
— Новый! Нечего сказать. Весь фасад облупился.
— Это не дом, — сказал одноногий. — Это штукатурка.
— А штукатурка, по-твоему, не дом? — сказал белобрысый.
— Штукатурка не дом, — сказал одноногий.
— А кирпичи — дом?
— Дом.
— А полы — дом?
— Дом.
— А потолки — дом?
— Дом.
— А штукатурка — не дом?
— А штукатурка не дом.
— А ты дурак! — сказал белобрысый.
— А ты!.. — крикнул одноногий.
Но тут в комнату вошел человек среднего роста, скуластый, в круглых роговых очках.
— О чем спор, ребятки? — сказал он, входя.
— Еремей Борисович, — сказал белобрысый, — сколько лет нашему дому?
Человек, которого звали Еремеем Борисовичем, ответил не сразу. Он снял очки и стал их протирать платком.
— Лег шестьдесят, — сказал он, дыша на стеклышки очков.
— Что я говорил? — важно сказал одноногий.
— Ты говорил: двадцать пять, — сказал белобрысый.
— А ты — сто, — сказал одноногий.
