— Фрида, Фрида! — позвал создатель Красной Армии. Но ответа не последовало. Его подруга и любовница, сама уже обретшая среди индейцев статус богини, тем не менее своего человечьего увлечения не бросала и писала сейчас в глубине храма, возвышавшегося за спиной Льва Давидовича, монументальное настенное полотно «Уицилопочтли — вождь всемирной революции».
Троцкий грустно усмехнулся, булькнул навеки не заживающей раной во лбу и принялся наслаждаться пьянящей мексиканской ночью в одиночку. Неисправимый перманентный революционер, он с годами полюбил такие минуты абсолютной тишины и покоя. Лев Давидович взглянул на звезды, пожевал ус и принялся кидать камушки с вершины пирамиды вниз, в непроглядную почти тьму. Длилось это, впрочем, недолго, поскольку откуда-то из ночной глубины вынырнул внезапно Дон Хуан и укоризненно посмотрел на Троцкого.
Старый брухо в последние дни беспрерывно жевал свежесорванные листья коки, а образовавшуюся кашицу сплевывал на уступы священной пирамиды. Так готовилось сырье для волшебного кокаина. С первыми лучами солнца в него проникала неистребимая энергия борьбы. Конечно, со стороны Льва Давидовича было несколько легкомысленно нарушить своими камушками магический ритуал, совершаемый брухо, в чем он тут же повинился и, дождавшись исчезновения Хуана, сразу погрузился в воспоминания.
Сто лет назад молодой и амбициозный, он шел по Петрограду с мешком кокса за плечами и чувствовал себя властелином реальности. Не было еще в «колыбели революции» никакого Ленина. А были он (только что прибывший на пароходе из Америки) и невиданная здесь доселе партия кокаина. Да к тому же не простого, а заряженного вирусом восстания, пламенем слепой и мстительной краснокожей ярости. Кстати, Ильич, прибыв в Питер и оценив эффект, оказываемый снадобьем на балтийских братишек, немедленно обнял Троцкого и с веселой хитрецой в прищуренном монгольском взгляде констатировал: «Так победим!».
— Эх, Ильич, Ильич, где ты теперь? — сокрушенно вздохнул Лев Давидович. Дело в том, что в первые же годы недавней всероссийской диктатуры тело вождя вынесли из Мавзолея и неведомо где тайно схоронили. А ведь пока он оставался внутри этой магической гранитной пирамиды, сохранялся шанс его воскресить. Хоть и спорили они до хрипоты когда-то, хоть и несдержан бывал в выражениях пролетарский вождь, а все-таки Троцкий любил его за беспощадную диалектичность мысли. Теперь же он даже не знал, куда запропастились страждущая ленинская душа и связанные с ней психические остатки.
Следы Сталина он тоже, кстати, как ни пытался, не мог отыскать в потусторонних закоулках. И это не могло не тревожить. Даже от мертвого от него можно было ждать любого подвоха. Зато отлично им с брухо было ведомо незавидное нынешнее положение Берии. И Троцкий, думая о нем, каждый раз в нетерпении потирал руки — отчаянно хотелось нанести последний, смертельный удар. «Уж мы тебя достанем карающим мечом пролетариата, хрен оклемаешься», — предвкушал Троцкий.
Но тут поток его меланхолических размышлений был прерван резко и необратимо. Прямо перед глазами у Льва Давидовича вспыхнуло ярко-изумрудное свечение, и, как обычно, словно бы из ниоткуда, возникла сверкающая, как елочная игрушка, летающая тарелка.
* * *
— Шайбу, шайбу! — задорно взревел майор.
— Серег, завязывай, это тебе не стадион «Динамо», да и не в хоккей они вообще-то играют, — попробовал урезонить упыря Генрих.
— А какая хуй, разница? — возразил уже пьяный от крови, а потому несговорчивый Казаков. — Все равно, пиздец им всем настал.
С этим жрец спорить не стал. Игра и впрямь была посуровее что футбола, что хоккея (хотя в последний, как известно, трус не играет). Строго говоря, это было достаточно зловещее ритуальное действо. Весьма распространенное среди индейцев древних цивилизаций Мезоамерики, в интерпретации Генриха, оно стало еще чудовищней.
В принципе игра в мяч для майя, ацтеков и прочих имитировала некие космические процессы и даже, судя по всему, ими управляла. Она была в связи с этим весьма трудоемкой и странной. Так, тяжелый каучуковый мяч (иногда в него закатывали чью-нибудь голову) надо было бедрами, ягодицами или предплечьями (но ни в коем случае не ладонями) забить в каменное кольцо, присобаченное к стене.
