Когда мы выходили из «мерседеса», Даг сказал:
– Если я могу что-нибудь для вас сделать, если кто-то из персонала или пациентов будет вам досаждать, просто дайте мне знать, и я разберусь.
Я поблагодарил его, подумав, что с 99-процентной вероятностью обращусь к нему по этому самому поводу, прежде чем пройдут мои четыре недели. А потом направился в логово дракона.
В каждом коттедже имелось шесть квартир. Мне предстояло поселиться на втором этаже. Я поднялся по невысокой лестнице и обнаружил, что дверь в мою квартиру широко открыта. Внутри за круглым обеденным столом из какой-то беленой древесины, очень дешевой на вид, сидели два моих соседа и с остервенением строчили что-то в пружинных блокнотах.
– Привет, я Джордан. Приятно познакомиться.
Один из них – высокий блондин лет сорока – не представившись, спросил:
– Чего от тебя хотел Даг Тэлбот?
Другой, очень красивый парень, тоже вмешался:
– А ты откуда вообще знаешь Дага Тэлбота?
Я улыбнулся им обоим и ответил:
– Ага, я тоже очень рад познакомиться, ребят.
А потом прошел мимо них, не говоря больше ни слова, зашел в спальню и закрыл дверь. Внутри было три кровати, одна из них не заправлена. Я бросил свой чемодан рядом с кроватью и сел на матрас. У противоположной стены стоял простенький телевизор на дешевой деревянной подставке. Я включил телек и нашел новостной канал.
Уже через минуту оба соседа явились по мою душу.
Блондин сказал:
– Смотреть телевизор днем нам не рекомендуют.
– Он подпитывает болезнь, – добавил красивый. – Это считается неразумным.
«Рекомендуют»? «Неразумным»?
Святый Боже!Если бы они только знали,
на какуюстепень неразумия способен мой разум!
– Ценю вашу заботу о моем здоровье, – отрезал я, – но я не смотрел телевизор почти неделю, поэтому – если вы не против, конечно, – почему бы вам не оставить меня в покое и не заняться своими собственными чертовыми проблемами? Если уж мне приспичило вести себя неразумно, я буду делать это так, как считаю нужным.
– Что ты за врач такой вообще? – спросил блондин с осуждением.
– Я не врач! А что это у вас там за телефон стоит? – Я указал на бежевый телефонный аппарат на деревянном столике, прямо под небольшим прямоугольным окном, отчаянно нуждавшемся в том, чтобы его помыли. – Им можно пользоваться, или это тоже считается неразумным?
– Нет, пользоваться можно, – сказал красивый, – но он только для звонков за счет абонента.
Я кивнул.
– А ты сам что за врач?
– Я был офтальмологом, но потерял лицензию.
– А ты? – спросил я блондина, который в детстве явно был членом гитлерюгенда. – Ты тоже потерял?
Тот кивнул.
– Я стоматолог и лишился лицензии заслуженно, – говорил он совершенно как автомат. – Я страдал от страшной болезни, и мне нужно было лечиться. Благодаря персоналу «Тэлбот Марш» мое выздоровление идет очень успешно. Как только мне будет сообщено, что я полностью излечился, я попытаюсь вернуть себе лицензию.
Я покачал головой, словно его слова бросали возмутительный вызов логике, а потом поднял трубку и начал набирать Олд-Бруквилл.
Стоматолог заметил:
– Разговоры дольше пяти минут не рекомендуются. Это вредно с точки зрения реабилитации.
Офтальмолог добавил:
– На тебя будет наложен штраф.
– Да неужели? И как, черт их дери, они узнают?
Оба они переглянулись, затем подняли брови и невинно пожали плечами.
Я изобразил на лице улыбку.
– Что ж, прошу меня извинить, но мне нужно сделать пару звонков. Освобожусь примерно через час.
Блондин кивнул и бросил взгляд на часы. Потом они оба вернулись в столовую и снова принялись усиленно выздоравливать.
Через пару секунд Гвинн подняла трубку. Мы тепло поздоровались, и она прошептала:
– Я отправила вам тыщу баксов в носках. Получили уже?
– Пока нет. Наверное, завтра получу. Но это не так важно, Гвинн, я другое хочу сказать – я больше не буду мучить тебя вопросами о Надин. Я знаю, что она дома и что она не хочет со мной говорить. Ничего страшного Ты даже не говори ей, что я звонил. Просто сама бери трубку и зови детей к телефону. Я буду звонить по утрам, около восьми, хорошо?
– Ладненько, – сказала Гвинн. – Надеюсь, вы с миссис Белфорт помиритесь. В доме теперь уж очень тихо сделалось. И очень как-то грустно.
