– Что ж, идет, – кивнул Дэнни. – Просто я собирался сделать это через пару недель, посмотреть, как будет меняться ситуация.
Я снова грустно улыбнулся, отлично понимая, что ему страшно не хочется ликвидировать фирму.
– Конечно, Дэн, – кивнул я. А что я мог еще сказать? – Это резонно.
Минут через пять, когда я уже открыл дверцу, чтобы сесть в лимузин, я вдруг увидел выходившего из ресторана Шефа. Завидев меня, он направился ко мне.
– Неважно, что тебе наболтал Дэнни, ты ведь понимаешь, что он ни за что не согласится ликвидировать фирму. Будет упираться, пока его оттуда в наручниках не выведут.
Я согласно кивнул.
– Думаешь, я этого не понимаю, Деннис? – мы с Шефом обнялись, я забрался в лимузин и поехал в больницу.
По чистому совпадению Еврейская больница Лонг-Айленда располагалась в городке Лейк-Саксесс, менее чем в миле от «Стрэттон-Окмонт». Может, поэтому никто особо не удивился, когда я, проходя через родильное отделение, направо-налево раздавал врачам, медсестрам и нянечкам золотые часы. Я уже проделывал это, когда родилась Чэндлер, и в тот раз это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Сам не знаю почему, но возможность просадить 50 штук на подарки людям, которых я никогда больше не увижу, доставила мне какую-то идиотскую радость.
К тому времени, когда я закончил изображать из себя Санта Клауса, стрелки часов приблизились к одиннадцати. Войдя в палату Герцогини, я сначала решил, что ее там нет. И только потом понял, почему не вижу ее: Герцогиня была погребена под целой горой цветов.
Бог ты мой… их там были тысячи! Самые фантастические оттенки алого, желтого, розового, пурпурного, оранжевого, ярко выделяясь на фоне зелени, превратили больничную палату в цветочную клумбу. От всего этого буйства красок у меня заслезились глаза.
Наконец среди всего этого великолепия мне удалось разглядеть Герцогиню – она сидела в кресле, держа на коленях Картера. Выглядела она изумительно – за те тридцать шесть часов, что прошли после родов, ей каким-то образом удалось похудеть, и теперь передо мной сидела прежняя Герцогиня, роскошная и соблазнительная.
И слава богу!На ней были потертые джинсы «ливайс», простая белая блузка и балетки, тоже когда-то белые. Картер был завернут в небесно-голубое одеяльце, из которого наружу торчал только крохотный нос.
– Выглядишь потрясающе, милая, – я улыбнулся жене. – Не могу поверить, что твое лицо вновь стало прежним. Просто цветешь!
– Он не хочет брать бутылочку, – погруженной в материнские заботы Герцогине явно было не до комплиментов. – Чэнни сразу с удовольствием сосала. А Картер не хочет.
Я не успел ответить – в комнату вошла сестра. Забрав малыша, она развернула его, чтобы осмотреть перед выпиской. Я как раз собирал сумку, когда вдруг услышал:
– Бог ты мой, какие ресницы! Ни у одного малыша таких не видела! А уж когда он откроет глазки… Держу пари, будет настоящий красавчик, когда подрастет!
– Знаю, – Герцогиня надулась от гордости. – Он вообще особенный.
– Странно… – протянула медсестра.
Повернувшись на каблуках, я уставился на нее. Медсестра замерла, прижав фонендоскоп к левой стороне груди Картера.
– Что-то не так? – спросил я.
– Пока не знаю, – протянула медсестра. – Но с его сердцем явно что-то не так. – Вид у нее был встревоженный. Поджав губы, она снова приложила фонендоскоп к груди Картера.
Я бросил быстрый взгляд на Герцогиню – у нее было такое лицо, словно в ее собственное сердце внезапно всадили нож. Она схватилась за спинку кровати, чтобы не упасть. Подойдя к ней, я обнял ее за плечи. Мы оба молчали.
– Понять не могу, как никто до сих пор этого не заметил, – расстроенно пробормотала медсестра. – У вашего сына, похоже, врожденный порок сердца. Да, теперь я совершенно уверена. Либо это, либо дефект одного из клапанов. Мне очень жаль, но вы пока не можете забрать его домой. Его нужно срочно показать детскому кардиологу.
Я с тяжелым вздохом кивнул. Потом покосился на Герцогиню – она молча плакала. Думаю, именно в этот момент мы с ней поняли, что наша жизнь никогда уже не станет прежней.
Через четверть часа мы уже были несколькими этажами ниже, в небольшой палате, заполненной самой современной медицинской аппаратурой – процессорами, мониторами самых разных форм и размеров и капельницами, среди которых примостился крошечный стол для осмотра, на котором лежал голенький Картер. Свет в палате был неярким. Долговязый, худощавый доктор охотно отвечал на наши вопросы.
