Не угадал Никон. Не запугал никого расправой с Нероновым. Скорее, напротив. Думал задуть огонёк, а раздул пламя. Грозный огонь вставал. Уже не только в Казанской церкви, а по всей Москве толковали, что в ересь совращён патриарх жид овином Арсеном и православных под проклятие Стоглавого собора вовлекает.
Как крестились досель, мало задумывались. Теперь, прежде чем осенить себя крестным знамением, каждый о перстах думал. Так сложишь пальцы — от патриарха проклятие. Этак — под проклятие Стоглава пошёл.
Страшно жить стало. Что-то нехорошее в летней жаре встало. По окрестным сёлам мор на скот пошёл. Умирая, кричали дико животные. Далеко их предсмертный рёв слышно было...
Аввакум этим летом вместе с костромским протопопом Данилой челобитную государю подал.
«О, благочестивый царю! — писали протопопы. — Откуда се привнедоша в твою державу?»
Алексей Михайлович челобитную Никону передал.
Долго Никон в раздумье над челобитной сидел. Понятно было: коли начался огонь, коли вырвался из рук, побежал по сухой траве, затаптывать надо скорее... Глупо и думать было, что испугаются протопопы, притихнут. Сам бы Никон не забоялся. Значит, всех вытаптывать придётся. Это понятно теперь патриарху было. О другом думал Никон. Сверлил в голове вопрос: откуда се привнедоша в твою державу? Не мог найти на него патриарх ответа.
Смял челобитную своими короткими пальцами Никон. Поздно думать. Пути назад нет.
— Григорий! — крикнул.
Протодьякон сразу вошёл. Словно из-под земли вырос.
— Что на Москве по церквям? — спросил Никон.
— В Казанской шумят маленько...— отвечал Григорий. — Протопоп опять поучение на паперти чел. Лишние слова говорил.
— А попы тамошни что? Чего первенство протопопу чужому дают? Пошто скромные такие стали?!
— Дак ведь боятся, владыко, что Неронов назад возвернётся... Осторожничают. Прихожане опять же за Неронова сильно стоят. Попробуй-ка отступись — без паствы останешься. И так уже ругаются некоторые, укоряют священников за высылку Неронова. А Анна Михайловна, к примеру, дак и напрямик сказала: дескать, больше не будет печаловаться о кормах для казанских священников. Молилися, молилися, говорит, да и вымолили отца Ивана вон...
— Так и сказала?
— Так и сказала, владыко...
Разрастался, разрастался огонь. Вытаптывать нужно было, пока не поздно. Сжал в кулаке челобитную Никон. Отшвырнул прочь.
— Не вернётся больше Неронов! — сказал он. — И с Аввакумом... Унять Аввакума надо. Сделай... Да ты и сам знаешь, чего делать...
Склонился в поклоне, припав к руке патриарха, протодьякон. Чего же, владыко... Сделаем... Сделать — дело нехитрое.
13 августа всенощную служили в Казанской церкви. Перед началом службы, когда облачались в алтаре священники, разговор у них состоялся.
— Ты, братец, иди сегодня на клирос петь! — сказал Пётр Ананьевич. — А я тут, в ризах, останусь.
— Отец Пётр! — ответил ему Иван Данилович. — А может, хватит нам скромничать? Уже смеются над нами. Говорят, сами-то, видно, и службу вести не умеете, если чужой протопоп у вас начальствует.
— Дак ведь Аввакума Иван Миронович привёл... — сказал Пётр Ананьевич.
— Дак мы его и не гоним! Я предлагаю, чтобы разговоров не было, ты, отче, сегодня псалом «Благословлю Господа» возглашай и рассуждай у чтеца и первую статью Евангелия чти.
— Добро ли будет, отец Иван?
— Добро, отец Пётр, добро...
Когда задержавшийся Аввакум вошёл в алтарь, священник Пётр Ананьевич уже готов был заменять на этой службе Неронова.
— Вишь ты... — обиженно сказал Аввакум. — Наладились, значит. А мне теперь и жребия, и чести уже нет...
— По очереди службу вести решили... — благодушно ответил Пётр Ананьевич. — Придёт твой черёд, отче Аввакум, хоть десять листов читай кряду.
— Забыл ты, Пётр Ананьевич, любовь батькову... — укорил его Аввакум. — В прежние его отъезды первенства у меня не отнимал никто. Ведь я, как-никак, протопоп.
— Сказывают, не вернутся уже прежние времена... — сказал Иван Данилович. — И ты, Аввакум, протопоп в Юрьевце, а не у нас. Мы от Ивана Мироновича не слышали наказа, чтобы тебе у нас большему быть. Да хоть бы и говорил Иван Миронович, дак што? Не тым порядком в протопопы поставляют. И так уже архидьяконы ругают за тебя, Аввакум...
