Едва до белой горячки капитан Лещуков в Пустозерске не допился.
До того пьяный был, что монах привиделся. Сквозь запертую дверь вошёл. Огромен был инок. Едва до пояса ему Лещуков доставал.
— Отче! — икая от страха, спросил капитан. — Бумаги-то куды кладываешь?
— А тебе навошто они? — собирая разбросанные по столу рукописи пустозерских узников, спросил монах. — Делай своё дело чёрное, для которого прислан...
И исчез, словно его и не было.
Все улики унёс! Враз протрезвел капитан. Схватил пистоль, кинулся вслед за похитителем. Плечи об дверь обломал, пока понял, что изнутри дверь заперта. Выскочил наконец на мороз. Не видно уже монаха было. Кинулся Лещуков к воеводе, чтобы поднимал тот стрельцов на поиски. Долго тёр спросонок глаза Хоненев, пока уразумел, что случилось.
Но тревогу не стал поднимать.
— Пил бы ты, Лещуков, меньше... — сказал.
Хотел Лещуков застрелить его, да опомнился.
Вернулся в избу к себе. До утра просидел, в угол вжавшись. Утром, ни глотка водки не выпивши, велел костёр с помостом ладить.
Кто он таков, капитан Лещуков, есть?
Государю всея Руси виднее, кого карать, а кого миловать.
Когда пахнувшие снегом и морозом стрельцы, осторожно ступая, чтобы не обрушить прогнившие брёвна, спустились в яму к попу Лазарю и уже хотели тащить его наверх, поп вырвался из их рук, полез куда-то в тёмный угол. Разбрасывая грязное тряпьё, начал скрести стену.
Капитан Лещуков, наблюдавший сверху за происходящим в яме, подумал, что с ума сошёл Лазарь от страха, но оказалось, Лазарь руку свою, двенадцать лет назад отсечённую, ищет.
Нашёл...
Оттолкнул стрельцов и, прижимая руку к груди, улыбаясь, сам вылез из ямы.
Не мог оторвать глаз Лещуков от отрубленной руки Лазаря. В двоеперстном крестном знамении были сжаты пальцы, и редкими капельками капала из неё на белый снег кровь.
— Мерзлота... — неохотно объяснил Хоненев. — В мерзлоте тут всякое бывает...
И отвёл поскорее глаза, чтобы не выдать своего вранья.
Покачал головой капитан Лещуков, но спорить не стал. Что теперь про руку розыск чинить? Пусть несёт её, бедолага, на костёр, если хочется.
Сумрачно было. Цедился сквозь мглистое небо пепельный свет. Мгла над тундрой висела. Ещё не вышло солнце на свой незакатный постой. В мгле предстояло сгореть пустозерским страдальцам.
Из ямы подняв, высоко поставили Аввакума. С помоста, укреплённого наверху костра, весь Пустозерск видно было, всех жителей впервые за пятнадцать лет смог рассмотреть Аввакум.
— Батюшка! — выкрикнули снизу из толпы. — Антихрист-то пришёл уже али нет?
— Не блазнитеся об антихристе! — прогремел в ответ голос Аввакума. — Ещё он, последний чёрт, не бывал! Нынешние бояре ево комнатныя возятся, яко беси! Пусть ему подстилают и имя Христово выгоняют! Да как вычистят везде, как Илия и Енох, обличители прежде будут, потом антихрист во своё ему время. А тайна уже давно делается беззакония, да как распухнет, так и треснет! А мы ещё и никониян чаем поправления о Христе Иисусе Господе нашем!
Он замолчал. Жарко разгорались поленья под настилом. Едким дымом затягивало всё. Вот закашлялся Епифаний. Вот выметнулось из-под настила пламя жарким языком.
Вскрикнул Лазарь, изумлённо глядя на охваченную огнём отрубленную руку.
Наклонился к нему Аввакум, хотел увещевать брата, чтобы терпел в последний миг. Но ненужным оказалось увещевание. От изумления, ощутив боль в своей отрубленной руке, вскричал Лазарь.
Ещё гуще, ещё чернее повалил дым.
Уже все были объяты пламенем пустозерские узники, когда раздался из огня голос Аввакума:
— Веры отцовской держитесь, ввек не погибнете! И высоко, выше пламени, выметнулась из горящего костра его сжатая в двуперстном знамении рука...
