– Это ктой-то? – заверещал солдат и схватил Бориса за рукав.
Борис от неожиданности рванулся, да неудачно, упустил время, двинул солдатику головой в челюсть, тот лязгнул зубами, но успел позвать на помощь. Опять Борис рванулся, оставив полрукава в руках у солдата, и побежал из последних сил. Его не преследовали – видно, тем было лень. Борис пошел шагом, выравнивая дыхание и размышляя на ходу.
От патруля он убежал, от солдат тоже. Но от всех не убежишь – подстрелят. Надо где-то переждать до утра, потому что если сейчас выбираться из города, то наверняка на всех выходах стоят патрули, без документов не пропустят. Очень не хватало Борису Саенко с его природной сметкой – он-то легко бы нашел, куда спрятаться в ночном городке…
С такими мыслями он свернул в темный переулок, где стояли в ряд покосившиеся сараи. Борис осторожно крался мимо, когда заметил, что на одном из сараев замок висит только для видимости. Он тихонько приоткрыл дверь и нырнул в темноту. Пахло в сарае преотвратно – но в его положении выбирать не приходилось: лишь бы нашлась нора, где можно было переждать и собраться с силами. Однако не успел Борис устроиться на земляном полу, рядом послышался негромкий хрипловатый голос:
– А ведь ты, дяденька, охвицер.
– Кто тут еще? – прошептал Борис, хватаясь за револьвер.
– Я это, Миколка Щербатый.
– И что же ты тут делаешь, Миколка Щербатый? – Борис успокоился немного, сообразив, что рядом с ним ребенок – мальчишка лет двенадцати.
– Что делаю – ночую, – сварливо ответил мальчишка.
– Ну и ночуй, а мне не мешай.
– Тогда, дяденька, угости папироской.
– Нету у меня папирос. И вообще, маленьким курить вредно.
– Ишь какой доктор нашелся! А я только с виду такой маленький, а на самом деле мне уж четырнадцатый год пошел!
– Ну, все равно папирос нету, – отмахнулся Борис.
На некоторое время в сарае наступила тишина, и Борис начал уже задремывать, как вдруг рядом опять послышалась возня, и тот же самый голос снова произнес:
– Определенно, дяденька, ты охвицер.
– С чего ты взял, Миколка?
– С чего, с чего – я вас, гадов, носом чую, от вас пахнет не как от простого человека.
– Ну, это ты зря. Здесь в сарае никаким благородным офицером и не пахнет – вонища стоит несусветная.
– А чего же ты, дяденька, в сарае тогда ночью прячешься?
– А ты чего прячешься? – ответил Борис вопросом на вопрос.
– А я прячусь, – Миколка шмыгнул носом, – я прячусь от чекистов. Они нашего брата, беспризорника, ловят и стреляют. Нас шестеро было – я, Жбан, Лешка Косой, Миха, Шкилет и Сявка. Мы вместе кормились – когда на щипок, когда пьяного обшманаем, а когда и скок провернем. Хорошо жили. А третьего дня у станции в облаву-то и попали. Чекисты нас, малолеток, отдельно посадили, говорят – повезем в приют, кормить будем. Шкилет-то и рад – он за кормежку куда хочешь пойдет. Ночь в каталажке просидели, утром повели нас в машину – настоящая, «паккард» называется, – в голосе Миколки прозвучало самое настоящее восхищение, – говорят, что в приют повезут. Тут я вывернулся, одного между ног звезданул, на карачки, прополз – и тикать. Они – догонять, один даже из шпалера шарахнул, да я шустрый – раз-раз, и смылся. А потом спрятался за сараями, смотрю – едет «паккард», тот самый, и едет прямо в Ольховую Балку. А в Ольховой Балке чекисты к Духонину отправляют…
– Куда-куда? – поразился Борис.
– Будто сам не знаешь куда, – презрительно процедил Миколка, – в расход!
– Детей? – недоверчиво спросил Борис.
– Сам ты дите! – разозлился его собеседник и добавил с гордостью: – Мы не дети, мы – малолетние преступники!
– Однако ты, брат, того… загнул маленько насчет того, что в расход… мало ли какой дорогой ехали, может, в приют в ту же сторону надо…
– Ага, а через полчаса в Ольховой Балке отчего, интересно, пулемет строчил?
– Откуда я знаю? – рассердился Борис.
– Ты не знаешь, а я знаю, – стоял на своем Миколка, и непонятно было, сочиняет он или говорит чистую правду, – а только пропали ребята, и как я теперь кормиться буду – не имею понятия. Но ватаг везде много, так что пристроюсь куда-нибудь. А в приют я все равно не пойду, там воспитывают и в школу ходить заставят, а я этого страсть не люблю. А ты, дяденька, зачем здесь прячешься?
