Среди мертвых мелькали какие-то серые фигуры. Борис пригляделся к ним и понял, что это мародеры обшаривают трупы. Его передернуло. Наверняка крестьяне из ближайшего села.
Борис со стоном попробовал подняться на ноги. Кажется, все кости были целы. Саенко помог ему, подставил плечо.
– Ну как, ваше благородие, можешь идти? Надо нам отсюда выбираться, а то… – он покосился на мародеров, – они – ровно волки: сперва остерегаются, а как стемнеет да в стаю собьются…
– Надо наших догонять, – сказал Борис.
– Надо-то надо, да только сперва лошадей достать бы да тебе маленько окрепнуть. Ты уж прости – Ваську я не нашел, а моего Шельму убили… Но уходить так и так нужно.
Борис шел, опираясь на плечо Саенко. Сначала он с трудом сдерживал боль, но постепенно разошелся. Осталась только слабость и головокружение. Стемнело, но ночь была лунная, и они продолжали идти, стараясь как можно дальше отойти от поля боя и кишащих там мародеров.
После полуночи перед ними оказалось огромное поле сахарной свеклы. Чтобы не потерять направление, пошли напрямик через него. Идти было очень неудобно, Борис чувствовал, что последние силы оставляют его. Поле казалось бесконечным, но наконец впереди показалась какая-то стена с решеткой.
– Экономия, – негромко сказал Саенко.
Борис знал, что так на юге называют имения.
Какое-то время они шли воль стены, наконец им попался пролом, они прошли в него и оказались в старинном парке.
Липы и дубы чуть слышно шумели в темноте. Парк не успел еще окончательно зарасти, еще видны были дорожки. Вот и господский дом темной массой возвышается из-за деревьев, конечно, он разграблен, как и все помещичьи усадьбы, но еще сравнительно в неплохом состоянии – остались двери, окна, кое-где даже со стеклами. В лунном свете дом выглядел необыкновенно таинственно, и, довершая эту таинственность, в одном из окон первого этажа мелькнуло пятно света – свеча или прикрученная керосиновая лампа.
– Есть тут кто-то, – почему-то шепотом, видимо, проникнувшись окружающей таинственностью, сообщил Саенко.
– Да уж вижу, – тоже шепотом ответил Борис.
Они подошли к крыльцу. Парадная дверь изрядно пострадала от крестьянского топора, но была подремонтирована, поверх проломов забита простыми нестругаными досками.
Саенко, преодолев несвойственную ему робость, решительно постучал.
Некоторое время было тихо, но потом за дверью послышались шаркающие шаги.
– Что надо? – произнес стариковский скрипучий голос.
– Переночевать бы, папаша, – просительным тоном сказал Саенко.
– Проходите, проходите мимо, – раздалось из-за двери, – негде здесь ночевать!
– Господин офицер не может больше идти, сильно в бою контужен. – Саенко придал своему голосу самую жалобную интонацию, на какую был способен.
– Господин офицер?! – переспросил старик за дверью. – Кто таков? Почему сам молчит?
– Поручик Ордынцев, Борис Андреевич, – подал голос Борис.
– Ордынцев? – По ту сторону двери заскрежетали засовы, дверь приотворилась. На пороге стоял высокий, слегка сгорбленный старик в бараньем полушубке, накинутом поверх темно-красного стеганого халата. В одной руке его был переносной керосиновый фонарь, а в другой – что-то вроде громадного пистолета. Присмотревшись, Борис понял, что это винтовка, у которой обрезаны ствол и ложе – обрез, знаменитое оружие махновцев, которое стреляет неточно, но вблизи наносит страшные раны.
– Ордынцев? – снова спросил старик, подняв фонарь и вглядываясь в лицо Бориса. – Из каких же Ордынцевых будете?
– Из Петербурга, – буркнул недовольно Борис, заслоняясь рукой от света.
Он устал, был измучен, и расспросы старика с обрезом показались ему несвоевременны – пустил бы в тепло, тогда и спрашивал. Старик, будто прочитав его мысли, посторонился и сказал:
– Заходите, господин поручик… Что же я вас на пороге держу.
Ордынцев и Саенко прошли вслед за хозяином по анфиладе комнат, носивших недвусмысленные следы грабежа. Паркет с узорами из черного дерева взломан, мелкая мебель – стулья, столы, диваны – исчезла, крупная – шкафы, буфеты – изрублена: раз я не могу воспользоваться, пусть никому не достанется. Картины изрезаны. У портретов, многие из которых были очень хорошей кисти, проткнуты глаза. Фарфор разбит.
