А дело вот в чем. 15 июня 1929 года ВЦИК принял решение о создании Ненецкого национального округа, охватывающего кочевья самоедов на побережье Ледовитого океана: от Канина Носа до реки Кары. Годом ранее вышло постановление Северного комитета об изменении якобы оскорбительного названия «самоеды» на «ненцы». В тридцатые годы предпринимались попытки сделать кочевников оседлыми. Пример тому — поселок Шойна. К сожалению, место оказалось выбрано на редкость неудачно — зыбучие пески. Сначала еще ничего — поставили на поток зверобойную промышленность (массовый убой морских животных) и ловлю наваги. Смельчаки потянулись за «длинным рублем», и государство старалось его обеспечить. Как и транспорт, снаряжение, а также связь с миром, лежавшим по ту сторону Полярного круга. Потом началась перестройка, конъюнктура изменилась, спрос на морского зверя упал. Шойна опустела. Остались только «заболевшие севером» и те, кому некуда было возвращаться: ненцы, отвыкшие от чумов, искатели приключений, которых жены устали ждать, всякие горемыки да женщины без удачи, зато нередко с ребенком. Недавно в Шойне упразднили пограничную заставу — последний шанс местных девушек и одновременно единственную нить, связывающую поселок с государством. Сегодняшняя Шойна, отрезанная от мира и наполовину засыпанная песком, напоминает не столько реальную деревню, сколько сон самоеда. Да-да, того самого полуидиота-самоеда: сутками валяясь в лодке и поджидая нерпу, тевяка или морского зайца, он мог увидать в полудреме эти полвека, поселок, раскрашенных подростков и нас самих, со швертом в песке…
— Едрить вашу мать, что вы здесь делаете? Тут закрытая зона, отмечаться положено! — Перед нами, словно из-под песка, внезапно вырастает мужик. В резиновых сапогах, грозный, с колуном в руке. Председатель сельсовета, на которого после ликвидации шойнинской заставы легли обязанности пограничника. Через час нам велено явиться с документами. То и дело по колено проваливаясь в сухой песок, мы долго бродим по Шойне. Засыпанные, занесенные улицы. Дома разбросаны среди дюн, в глубоких ямах — что ни день приходится откапывать. Кое-где высятся похожие на надгробия курганы — единственное напоминание о брошенных домах. Ни огородов, ни травы. Сплошной песок… В сельсовете внутреннюю лестницу завалило! Песок здесь просачивается в каждую щель. Даже в кабинет председателя — в стаканы, на стол, в документы. Председатель тем временем теряет к гостям интерес. Быть может, его смутила наша легенда (я вам ее не выдам — еще пригодится), а может, Васина физиономия. Он начинает искать указы, копается в каких-то папках, роется в старых бумагах, поднимая пыль. Объясняется, заикается, извиняется: мол, погранзона, закрыто, сам не знает, с какой целью. Но надо быть в курсе, кто здесь ходит, могут же позвонить, проверить. Да и нам так лучше — отметившись, мы переходим на легальное положение.
— Ну-ка, давайте, ребята, по стакану, на посошок и пока.
— Пока, едрить твою мать.
Тарханов
Последние сто верст к северу по морю. Дальше двинемся пешком…
Из Шойны мы вышли на рассвете, по неполной воде. Едва снялись с отмели. Лучше поспешить, пока мужик не опомнился. До Тарханова нам полторы воды времени — войти в залудье можно только на полной. Залудье Тарханова — узкое пространство между берегом и скалистой грядой («лудой»), с севера прикрытое мысом. Как сказано в лоции, во время прилива гряда порой уходит под воду, и тогда на нее можно сесть, словно на кол. А на малой воде у входа камни торчат, будто швейцары у подъезда. Так что требуется огромная точность и чуть-чуть везения, чтобы не разодрать корпус, но другого выхода нет — это последнее укрытие на Канинском берегу. Дальше лишь литые скалы вырастают из моря.
В Тарханове до недавнего времени охотились на белух, белых китов, которые водятся только в приполярных водах. На Белом море их били с древнейших времен: ради шкур, которыми, как утверждает новгородская летопись XII века, северные народы платили дань; ради мяса, из которого в тридцатые годы XX столетия на Севере изготовляли паштеты, колбасы и консервы, наконец, ради жира, крови и кости. После войны этот промысел неожиданно заглох, хотя еще в 1958 году в районе Тарханова было убито четыреста двадцать животных. На Белом море это оказалось последнее место охоты на белых китов.
