Мириэль, войдя в дом, прошла в свою комнату. Нагая и мокрая после купания в ручье, она несла одежду в руках. Взгляд Ангела остановился на ее узкой спине и тонкой талии, длинных мускулистых ногах и круглых, крепких ягодицах. Желание кольнуло его, и он отвернулся к огню.
Через несколько минут она вышла к нему в длинной рубахе из серой шерсти.
— Чем ты хотел заняться? — спросила она, садясь напротив. — Знаешь, зачем я ударил тебя?
— Чтобы показать свою власть.
— Нет, чтобы разозлить тебя. Я хотел посмотреть, как ты будешь вести себя в гневе. — Он поворошил огонь кочергой. — Послушай меня, девочка. Учитель я никудышный. У меня было только двое учеников — молодых ребят, дорогих моему сердцу, — и оба погибли. Я был хорошим бойцом, но я не умею передавать другим то, чем владею сам. Понимаешь? — Она молчала, глядя на него большими, ничего не выражающими глазами. — Я был немного влюблен в Даниаль и всегда уважал твоего отца. Я пришел предостеречь его, сказать, чтобы он уходил отсюда в Вентрию или Готир. Золото мне пригодилось бы, спору нет. Но я не из-за него пришел и не из-за него решил остаться. Если ты не захочешь мне поверить, утром я уйду и не возьму денег. — Она все так же молчала. — Ну вот, теперь я все сказал.
— Ты говорил, что мы будем заниматься — упражнять мой ум. Что ты имел в виду?
Он развел руками, глядя в огонь.
— Отец не рассказывал тебе об испытании, которое он устроил Даниаль?
— Нет. Но я слышала: ты сказал, что я бы его не выдержала.
— Это правда. — И Ангел рассказал ей о камушке в лунном свете, о сердце воина, которое готово рискнуть всем, но при этом твердо верит, что риск будет оправдан.
— Как мне этого добиться? — спросила она.
— Не знаю, — сознался он.
— А твои ученики — они добились?
— Ранульд думал, что да, но в первом бою был точно скованный, держался напряженно и двигался медленно. Соррин, как мне кажется, добился, но уступил более сильному противнику. Надо научиться запирать наглухо ту часть своего воображения, которая питается страхом. Ту, что рисует тебе страшные раны и гангрену, фонтаны крови и смерть. Но другая часть должна работать, подмечать слабости противника и прикидывать, как бы пробить его оборону. Ты ведь видела мои шрамы. Я был ранен много раз — но всегда побеждал. Даже тех, кто был лучше, проворнее и сильнее меня. Я побеждал их потому, что был слишком упрям, чтобы сдаться. При виде этого их уверенность слабела, и запертые окошки воображения приоткрывались. Они начинали испытывать сомнения и страх, и с этого мгновения их превосходство надо мной утрачивало всякое значение. Я рос в их глазах, а они в моих съеживались.
— Я научусь этому, — заверила она.
— Не знаю, можно ли этому научиться. Твой отец стал Нездешним, когда разбойники перебили его первую семью, но не думаю, чтобы это несчастье создало Нездешнего. Он всегда скрывался там, под оболочкой Дакейраса. Весь вопрос в том, что скрывается под кожей Мириэль.
— Поживем — увидим.
— Так ты хочешь, чтобы я остался?
— Да, хочу. Но ответь мне честно на один вопрос.
— Спрашивай.
— Чего боишься ты?
— С чего ты взяла, будто я чего-то боюсь?
— Я знаю, что тебе не хочется оставаться, — ты разрываешься между желанием помочь мне и потребностью уйти. Так в чем же дело?
— Прямой вопрос требует прямого ответа. Скажу пока одно: ты права. Есть кое-что, чего я боюсь, но я не готов пока говорить об этом. Как ты не готова говорить о потере своего дара.
Она кивнула.
— Среди убийц есть тот или те, с кем тебе не хотелось бы встретиться. Это так?
— Надо нарастить рукоять твоего меча. Нарежь кожу полосками — с палец, не шире. Клей у вас есть?
— Да. Отец варит его из шкур и рыбьих костей.
— Сначала обмотай рукоять до нужной толщины. Твой средний палец, когда ты обхватываешь ее, должен лишь слегка прикасаться к основанию большого. Когда добьешься этого, приклей полоски на место.
— Ты мне так и не ответил.
— Нет. Займись этим сейчас же — клей должен просохнуть к утру. До завтра.
— Ангел! — окликнула она, когда он уже взялся за ручку своей двери.
— Что?
— Спокойной ночи.
