Один, всего один предупредительный в воздух и рев: "На пол! Всем на пол!
Лежать! На пол, говно!"
Квартира большая. Коридор – «Формулу-1» устраивай. А еще два сортира, две ванные комнаты, кухня, стенные шкафы. Умели строить для своей номенклатуры.
Вожжайся теперь. Любой угол – смерть. Выстрелы! Так и есть. Первый хрип. Первый стон. Рядом с Черновым опустился на колени спецназовец. Пуля попала в горло.
Перебила артерию. Кровь хлынула черная. Фээсбэшник поскользнулся. Еще автоматная очередь в соседней комнате. Никуда не годится. Хотели поменьше шума.
Какая теперь, к мудям, разница. Но хоть одного живым. Хоть одного. Раз пошла такая рубка – хоть одного. Изнутри ванной, непрерывно кроша дверь из АКМС, вываливается кавказец. Он уже мертв, но палец на спуске, и тело с развороченной грудью успевает сделать всего три шага, а свинец горячим веером над головами, и брызги хрустальной люстры по плечам, по лицу, по мертвому спецназовцу. Вот тебе и подъезд. Вот тебе и подпилили замок.
Куража нет.
Нет куража.
Большая комната. Гостиная. Благородная посуда хрустит под ногами. Тихо.
Если не считать хриплого дыхания и матерков. Тихо. Не слышно выстрелов.
– Леня! Леня, сюда…
Фээсбэшник метнулся в соседнюю комнату со слабой надеждой, что там окажется кто-то живой из кавказцев. Здесь, в гостиной, положили троих. Но были еще и хозяева. Вернее, те, кто снимал эту шикарную квартиру.
На полу, там, где указал стволом автомата старший спецназа, лежал кавказец. Пули развалили ему брюшину. Сквозь пальцы сочилась кровь и полупереваренное месиво.
– Что, Гамзат, больно? Могу «скорую» вызвать. Могу и не вызывать, сам понимаешь. Где Бакир? – спросил Чернов, наклонившись к умирающему. – Откуда ты приехал?
Гамзат улыбнулся.
– Бакир теперь с Аллахом разговаривает. Счастливый, – тихо, одними губами, сказал раненый.
Чернов оглянулся в поисках трупа и, заметив разбитое окно, подошел. Внизу на асфальте распластался человек. Около него стоял Вовчик и отгонял любопытных.
– Я же говорил, люльку под окно, – процедил сквозь зубы Чернов.
– Не успели. Блок заело, – объяснил кто-то сзади.
Чернов скрипнул зубами. Вернулся к раненому:
– Слушай, Гамзат, «скорая» сейчас будет. Но ты же опытный человек, знаешь – не довезут. В такую дыру паровоз можно пропустить – не заденет. Ты всерьез думаешь, что, убрав Руслана, что-нибудь измените? Зачем мальчишек втравил?
Сколько их у тебя еще? Пожалей, мы же такую окрошку из них наделаем, мало не покажется. Слыхал, что президент сказал? В сортире замочим. Скажешь – возьмем без шума. Не как сегодня. Отсидят, но жить будут. Понимаешь, жить?!
– Шакал ты, Чернов, шакалом был, шакалом и останешься… А еще – ишак, потому не поймешь, что я тебе скажу. Но я скажу…
Гамзат плюнул сухим плевком в Чернова и закашлялся. Кровь обильнее потекла из раны.
– Никогда вам не спать с нашими женщинами, никогда не засрать головы нашим детям, никогда спокойно не жить на Кавказе… Я честно умер, а предателя найдут другие… Найдут и голову выставят перед народом… Он не дольше меня проживет.
Сегодня сдохнет. Сегодня…
Гамзат закрыл глаза. Веки его затрепетали. Ноздри раз-другой раздулись, хватая последние капли воздуха, нога, поджатая в колене, распрямилась.
– Капец, – констатировал Сева.
– Кому нужны его бабы…
Уходя, Чернов сдернул со стола скатерть и кинул на труп Гамзата.
Все-таки Гамзат сказал главное – «сегодня».
Мысли Виктора Андреевича прервал настойчивый стук в дверь.
– Папа, ты что там застрял? – Грубоватый голос дочери вернул его к действительности.
Он хотел было ответить что-то дочери, но его опередила жена:
– Можно хоть в такой день не дергать отца!
– А что, разве произошло что-то противоестественное? Умерла старая, достаточно пожившая на этом свете женщина. Нам бы столько! А больше и не надо!
– Это же мать твоего отца! И твоя родная бабушка! – Людмила Анатольевна с трудом сдерживалась, чтобы не перейти на крик. – Никогда не думала, что ты вырастешь такой жестокой.
– Это не жестокость, мама. Это здравый смысл. Мне что, теперь не умываться, если бабушка…
Людмила Анатольевна не дала ей договорить:
