— Ну, кому сначала дежурить? — спросил Нездыймишапка Миколу и Антошку.
Вечер с обычной под тропиками быстротой перешел в ночь, и лиц юных спутников почти не было видно.
— Могу я заступить, — сказал Микола.
В это время где-то далеко во мраке послышались человеческие голоса. Все чутко насторожились. Голоса были смутны и непонятны. Они звучали приглушенно, будто сквозь сон, не приближаясь и не удаляясь.
— Должно быть, жилье в той стороне, — прошептал Антошка. — Давайте лучше втроем сторожить: одному-то страшно, и, пожалуй, проворонишь момент в случае опасности.
— Верно, одному не управиться, — согласился Нездыймишапка. — А сонный — что мертвый.
— Только бы выбраться отсюда благополучно. Выспаться всегда успеем, — отозвался Микола.
Ночь была душная и жаркая. Земля дышала распаренной влажностью неизвестных цветов и трав, головокружительные, необыкновенно сильные пряные запахи слепыми блуждающими волнами шли с острова, точно там были пролиты целые ведра духов. Голоса в отдалении скоро погасли. Настала глубокая тишина. Только изредка было слышно, как в океане всплескивали ночные играющие рыбы.
После полуночи на острове вдруг раздался рипящий звук, похожий на скрип отворяемых деревенских ворот, и сейчас же четко донесся топот лошадиных копыт по мягкой пыльной дороге.
— Что такое? — проснулся летчик.
— Тш… — зашептал Антошка. — Кто-то, должно быть, верхом на лошади поскакал.
Летчик прислушался: топот уходил вдаль, в глубину острова.
— Черти!.. — проворчал он. — Отдохнуть не дадут.
Поворочался несколько минут и заснул снова.
А Микола дернул за рукав Нездыймишапку:
— Ловко спит? А? Чуть что, уже сам проснулся, будто и глаз не закрывал.
— Одним ухом спит, другим слышит, — улыбнулся невидимой в темноте улыбкой Нездыймишапка. — Тертый калач, бывал в переделках. С таким не пропадешь!
Едва только забрезжила, заря, как летчик уже был на ногах. Он лихорадочно втащил аэроплан с лодок на берег, развел паяльник и с необыкновенной быстротой стал скреплять сломанные части крыла. Работа у него под руками кипела. Тонкой стальной проволокой, как перевязочным бинтом, он стягивал расползшиеся соединения. Самым страшным и рискованным в его работе был ничем не заглушаемый шум паяльника. Синее пламя гудело с густым остервенением, и шум его в прозрачном утреннем воздухе разносился, вероятно, очень далеко. И, действительно, скоро из-за прибрежных кустов кофейной плантации показался очень подозрительный человек, с легким желтовато-белым шлемом на голове, сделанным из какой-то узловатой мелкой соломы. Точно такие же шлемы ребята видели третьего дня в городе на английских полицейских. Человек с большими предосторожностями приблизился к аэроплану, несколько мгновений молчал, потом строго спросил по-английски:
— Откуда?
Летчик сердито взглянул на подошедшего и неопределенно покрутил рукой на юг, в сторону океана.
— А кто вы такой? — снова задал вопрос незнакомец.
Летчик смерил его с головы до ног и, не прекращая работы, коротко бросил:
— Энглиш. Англичанин.
— Эн-глиш? — изумился подошедший.
— Да, сэр.
— А это? — указал полисмен на Миколу.
— Тоже энглиш.
— А это? — с явным недоверием ткнул островитянин на Нездыймишапку и Антошку.
— Тоже энглиш. Мы все энглиш.
Шлем насмешливо скривил губы и потянулся рукой к оттопыренному карману, в котором, судя по выпуклостям материи, находился револьвер. Но летчик во-время заметил это движение и, мгновенно выхватив свой кольт, предостерегающе поднял его перед лицом слишком наянливого незнакомца. Тот сейчас же опустил руку. А Сидоренко, веско потрясая кольтом, указательным пальцем левой руки тыкал в заводское клеймо на револьвере и пояснительно повторял:
— Это тоже энглиш.
— А-а… — растерянно раскрыл рот островитянин и боязливо попятился. Он хотел сейчас же броситься бежать в селение, чтобы поднять тревогу, но Сидоренко резко погрозил ему и закричал Нездыймишапке:
— Бери у меня револьвер! Скорей! Не давай этому гусю с места сойти. Держи его на мушке, пусть стоит столбом, пока я починку не кончу.
И, обратясь к ретивому англичанину, с едкой любезностью сказал по-французски:
