Однако наша попытка достичь Северного полюса была лишь тренировочной экспедицией, а ведь в будущем нам предстояло идти по суше и пересечь всю Антарктиду. Хватит ли у нас сил?
В течение трех лет, проведенных в нашем лондонском оффисе, и за четыре месяца в одной палатке на Гренладском ледяном щите мы сохраняли идеальные взаимоотношения. Теперь же стали сказываться тяготы полярного путешествия. Прелести Арктики преследуют человека денно и нощно, расшатывая его нервы, не позволяя сохранять хладнокровие. Проявление любой слабости усугубляется, значение каждого высказанного слова преувеличивается. Были случаи, когда в нас закипали страсти, брало верх раздражение, мелочи вырастали в нечто значительное, застарелые привычки выпирали наружу — и вот уже один из нас закипал в безмолвном праведном гневе. С каждым днем я все сильнее чувствовал, как Оливер все чаще язвит по моему адресу безо всякого повода. Нередко и я приходил к выводу, что не могу мириться больше с его непоколебимым оптимизмом, потому что я сам, когда все шло хорошо, всегда готовился к худшему. Оливер же, напротив, с воодушевлением воспринимал малейший успех и, заметив мой неумолимый пессимизм, пытался, бывало, ободрить меня, т. е. поднять уровень моего настроения до своего собственного. Если бы не «предохранительные клапаны» в виде ежедневных записей в дневниках, кое-что из этого могло бы вылиться в непростительно жесткие фразы.
Мы оказались в Арктике для того, чтобы проверить самих себя и снаряжение — и то и другое в самом деле подверглось самому суровому испытанию. Сможем ли мы терпеть друг друга еще лет шесть? Если бы мне пришлись не по душе товарищи, я не пригласил бы их в основную экспедицию. Если бы я сам не понравился им, они были вольны покинуть меня.
Теперь мы опасались несчастного случая. Каждый день приходилось принимать решения, ставившие нас, так сказать, на лезвие ножа. Достаточно ли прочен лед? Когда и где? Один неверный шаг — и мы могли потерять человека и все его снаряжение. Встречались разводья, лопался лед — трещины распространялись быстро, издавая жужжание, напоминающее пчелиное, либо шипение с присвистом, словно шепотом, предупреждающим о наступлении слякоти. Другие льдины сращивались со звуком, напоминающим зубовный скрежет, перемалывая зеленоватые ледяные глыбы своими смыкающимися и размыкающимися челюстями.
Успех нашего предприятия, можно сказать, повис в воздухе. Мы работа ли много и тяжело, разговаривали мало, спали немного, исхудали, наши силы таяли, мы жили словно во сне и давно уже не видели землю. Для нас не существовало ни дня, ни ночи. Солнце описывало круги над горизонтом, почти не изменяя своей высоты, излучая постине призрачный свет. Пейзажи вокруг нас, конечно, менялись, но их составляли только лед, снег, вода, небо.
Мы были обязаны идти на север. Каждая минута, затраченная на продвижение в истинно северном направлении, доставляла удовлетворение, любая задержка наводила на мысли о крушении надежд. Мы были на ходу по двенадцать часов, становились лагерем на шесть. Дважды нам удалось пройти около сорока километров в сутки.
На 86° северной широты мы побили достижение шведского исследователя Бьёрна Стайба в 1963 году, на 84°14′ прошли отметку, достигнутую Нансеном, на широте 86°34′ побили итальянца лейтенанта Каньи.
7 мая на широте 87°11′30'', примерно в 167 милях (310 км) от полюса, мы окончательно остановились — нас окружала кипящая «каша». В чем мы тогда действительно нуждались, так это в обуви-поплавках, чтобы перебираться через эту «овсянку». Однако было слишком поздно загадывать желания — такого снаряжения у нас не было, и мы уже не смели надеяться на то, что «каша» подмерзнет, ведь было соответствующее время года. Если бы мы пересекли этот район раньше, то могли рассчитывать на успех. Мы ждали девять суток, надеясь хоть на слабые заморозки, но температура воздуха поднялась еще выше. Промедление с решением вело к тому, что мы влипали в ситуацию под названием «слишком поздно», т. е. оказывались в том положении, когда вокруг уже не осталось бы достаточно длинных полей для посадки двухмоторного «Оттера».
