Когда подруливающее устройство не может вывести яхту на курс, мне приходится выскакивать наверх и делать это самому. На палубе сыро и холодно. Без штормовки я сразу промокаю и спускаюсь вниз, чтобы переодеться в сухое. Правда, вся одежда не очень-то сухая: раз намокнув в соленой воде, она все время сохраняет влажность.
Луна, прежде окруженная кудрявыми облаками, меняет свой наряд. Теперь вокруг нее волнистые облака. Но мне они очень не по душе. Я их даже называю по-особому — «кабанчиками» (в учебниках по метеорологии такого названия нет).
Снова я промок и снова переодеваюсь. Потом выпиваю стопку водки и ложусь на койку. Высокая закладная доска не позволяет мне выпасть из койки, но все равно при каждом ударе волны все мои мышцы невольно напрягаются. Постепенно погружаясь в неспокойный сон, я просыпаюсь от каждого незнакомого звука. «Полонез» скрипит и стонет, но этот шум привычен. Неприятное ощущение вызывает монотонный вой ветра, хоть пока и негромкий.
В восемь утра сползаю с койки. Записываю в журнале предположительный курс «Полонеза». Небо затянуто облаками, и по солнцу местоположение не проверишь. Хотя ошибка в несколько десятков миль на этих бескрайних просторах океана не имеет никакого значения, я очень не люблю попадать в такую ситуацию. А вот когда позиционные линии сходятся в одной точке,[17] у меня целый день хорошее настроение.
Во время перехода из Кейптауна показания лага при левом и правом кренах были неодинаковыми, что несколько беспокоило меня. Я сомневался и в правильности коррекции (или девиации) компаса, несмотря на то, что в Кейптауне его осмотрел девиатор (а может, именно поэтому). Я много раз уже проверял девиацию по восходам и заходам солнца, но на сильно взволнованном море компас так скачет, что никак не определить, каков же компасный курс.
После завтрака я выглядываю на палубу и прихожу в ярость. Здесь всегда есть работа. Вот опять перетерся шов на генуе, хорошо что еще не весь распоролся. Спускаю парус и утешаю себя тем, что, не обрати я сейчас на него внимания, шитья было бы гораздо больше. Вместо генуи ставлю штормовой кливер, перетаскиваю полотнище вниз и принимаюсь за шитье. Иглой нужно попасть в старые дырки, что при такой болтанке и нелегко и невесело.
Обед я приготовил за полчаса — работа коком на «Смелом» приносит свои плоды. При более благоприятной погоде я могу сделать к обеду пять блюд и подать их к столу вместе с вином и фруктами. Но сейчас, когда начинается шторм, стоит открыть дверцы кухонного шкафчика, как тарелки принимают это за сигнал для старта в полет. Все съедаю из одной миски и счастлив, что удалось не обжечься.
Лопнул малый кливер. Заменяю его штормовым стакселем, получая очередную порцию шитья. Барометр показывает низкое давление, и я потерял надежду, что оно когда-нибудь поднимется. Включаю двигатель, чтобы немного согреться и подзарядить батареи. Наступает хмурый вечер. Волнение на море чрезвычайное. Я пытаюсь убедить себя, что это нормально, но в душе должен признаться, что таких волн мне не приходилось встречать ни на Балтике, ни в Северном море.
Через минуту — время разговора с Гдыней. Если он состоится, то меня обязательно спросят о местоположении и самочувствии. Как всегда, я сообщу свои координаты с точностью до одной мили и скажу, что чувствую себя прекрасно.
А после горячего ужина заберусь в постель и попробую уснуть, не обращая внимания на вой ветра и удары волн. Интересно, «Полонез» когда-нибудь может развалиться от таких толчков?
На морских яхтах балласт располагают низко, что не позволяет им сильно накрениваться и вообще опрокидываться. Однако бывает, что яхта все же летит кувырком, словно безбалластный иол, причем это происходит только здесь — в большом Южном океане. Мне известно несколько таких случаев, когда на яхтах внезапно ударявшая волна ломала мачты, разбивала рубки, после чего яхты с трудом добирались до порта. Подобная история произошла во время урагана в Тасмановом море с Фрэнсисом Чичестером, который, однако, остался цел и невредим, а его яхта получила лишь небольшие повреждения.
