Португальцы покидали Анголу в начале 70-х годов. Корабли уходили переполненные, имения и дома продавались за бесценок. Да, жизнь, похоже, мстила за прошлое, но мстила тем, для кого Ангола была уже родиной.
Как-то меня познакомили с португальцем Фернандо Коррейа. Мы сидели в китайском ресторанчике, и сквозь открытый проем двери видели темный силуэт крепости, очерченной огнями. Легкое белое вино, креветки в ананасовом соусе, красный свет плетеных фонариков — обстановка располагала к дружескому и обстоятельному разговору. Фернандо и его жена Зикки, тоже португалка, люди живые, разговорчивые, эмоциональные, рассказывали о своей жизни.
...Оба они родились в Анголе. Отец Фернандо приехал в эту страну подростком. Фернандо учился в школе вместе с ангольцами, и никогда, вспоминает он, не возникало расовых конфликтов. «Мы просто не задумывались, кто есть кто, — говорит Фернандо. — Впервые с дискриминацией я столкнулся в ЮАР, когда приехал туда учиться. Как-то после лекций мы с товарищами, тоже белыми, присели в скверике отдохнуть. Вдруг подбегает полицейский с дубинкой, гонит нас, не положено вам здесь сидеть, говорит он, это сквер для черных...»
В 1975 году Фернандо и его семья пережили много страшных дней. Фернандо даже выбросил свой пистолет в океан, боялся: за хранение оружия могли расстрелять на месте. Да и как было жить, когда власти говорили: «Видите дом? Если там живет белый, приходите и занимайте его». Они уехали в Португалию. Фернандо стал бизнесменом, мотается по всему свету, но его постоянно тянет на родину.
— В Португалии, — говорит Фернандо, — люди очень замкнутые, суровые, неподвижные. Уезжают за 50 километров от дома, а прощаются, будто пускаются в путешествие вокруг света. Мне тесно там. Если бы нам с женой предложили выбрать страну для постоянного проживания — при условии, конечно, что будут обеспечены личная безопасность и возможность естественного продвижения по жизни, то есть свободного занятия бизнесом, мы бы выбрали родину Анголу.
Не знаю, скоро ли Фернандо захочет да и сможет навсегда вернуться на родину. Мне вспомнилась история одного инженера-мулата. Случилась она недавно. Он работал в ангольской самолетной компании «ТААГ» (к слову, ее фирменный знак — голова черной антилопы, редчайшего представителя ангольской фауны) и не умел ничего не делать. Нет, это не про него ходит анекдот в Луанде: сидит человек под развесистыми листьями банана и ждет, когда плод упадет ему в руки. Ему говорят: чем так сидеть и ждать, лучше налови рыбки, продай. А зачем? — спрашивает. Получишь деньги — купишь спининг, потом лодку, а там и катером обзаведешься, людей наймешь. Разбогатеешь — ничего делать не будешь, и тебе будет хорошо. Человек отвечает: а зачем? Я и так ничего не делаю, и мне хорошо. Инженер же, получая мизерную зарплату, засыпал начальство разными проектами и усовершенствованиями, но все тонуло в трясине равнодушия. Наконец он плюнул и уехал в Португалию. Поступил работать на авиационную фирму. Потом открыл свое дело, пошло хорошо. Да так хорошо, что компания «ТААГ» пригласила его к себе как иностранного специалиста с окладом, о котором головастый инженер и мечтать в прошлом не мог...
Фернандо грустно улыбнулся, выслушав эту историю, ничего не ответил и начал рассказывать про своих родственников, что остались в Анголе — двоюродных сестер, братьев.
— У нас семья многорасовая, — говорит он. — Есть негры, есть мулаты. Вот наступит мир, и снова заживем одной семьей...
Как же все-таки все перемешалось в этой стране... По официальным данным, 96 процентов ее населения — народы языковой семьи банту. Но на каждом шагу в Луанде встречаешь людей смешанной крови: мулатов (белый и негр), квартеронов (мулат и белый), кабриту (квартерон и белый), русо (кабриту и белый). Рассказывают, что португальцы охотно смешивались с африканцами: португалки не выдерживали местного климата, быстро старели. И все эти люди — разного цвета кожи — говорят на одном языке. Португальском. Причем очень чистом. И обычно придерживаются одной веры — католической. Я не раз заходила в церкви — и в самую большую в городе, церковь Святого семейства, и в самую, как говорят, древнюю, что на косе, и меня всегда приятно поражала чистота, царящая на церковном дворе, и ухоженная зелень, и цветущая буйным малиновым цветом жакаранда. В церкви — тишина, покой, прохлада, а на церковных скамейках сидят принаряженные темнокожие люди. Словно сошла на них божья благодать, и они оставили за стенами церкви свои крики «Амигу! Амигу!»
