Мне вспоминается, как пятнадцать лет назад судьба забросила меня в охотничью избушку, стоявшую на берегу реки Большая Кара-су, невдалеке от Телецкого озера. Шел конец октября, над урочищем, задевая макушки деревьев, проплывали тяжелые, обещавшие снег облака. Сырая, сумрачная, неприютная, ждала морозов прителецкая тайга, в знаменитых ее кедрачах было пусто и тихо, как в заброшенном доме. Год выдался неурожайный — кедры не обеспечили тайгу орехами... Не заготовив на зиму запасов, схлынула куда-то белка, исчез коричневый алтайский соболь, пропала боровая птица.
На увалах по берегам реки было несколько оживленнее. В кедрачах, еще не тронутых пилой, вызрели шишки, и хоть не так, как в «добрые года», но дали все-таки орех. И здесь еще держалась белка и попадался соболь, на тропинках, уводящих в бурелом, встречались свежие следы медведя, отпечатки миниатюрных копыт кабарги. Сюда из окрестной тайги постепенно сбредались охотники, вышедшие на зимний промысел, — здесь хоть какая-то была охота.
Однажды вечером под окнами охотничьей избушки взорвался вдруг многоголосый лай, испуганно заржала лошадь, кто-то выскочил на крыльцо и закричал, отгоняя собак. Открылась дверь, в избушку вошли трое: два работника краевого управления лесного хозяйства в сопровождении проводника. Они приехали верхом на лошадях береговыми тропами из Иогача, где размещался Горно-Алтайский опытный лесокомбинат.
Приняли их, как полагается в тайге: позвали к ужину и напоили чаем. После чего осведомились как бы невзначай о цели путешествия.
— Цель деловая: осмотреть леса, — сказал один из гостей. — Будем здесь отводить участки в рубку.
Среди охотников прошло движение, кто-то поежился, кто-то скрипнул скамьей, кто-то сплюнул с досады.
— И в кедрачах? — спросили приезжего.
— Ну... в том числе и в кедрачах.
Повисло тяжкое молчание. Кто-то промолвил в тишине:
— Отбелковали, стало быть, на Кара-су. На ту осень и здесь делать нечего будет.
Все сразу вдруг зашевелились, стали вставать и выходить из-за стола, у всех нашлись какие-то дела — глянуть собак, проверить ружья. Гости остались за столом втроем...
Среди собравшихся в те дни на Кара-су был и алтаец Алексей. С детства он охотился в телецкой тайге, знал ее, как горожанин свой микрорайон. Я упросил его взять меня на денек-другой в стажеры и показать, как белкуют алтайские профессионалы.
Мы ушли затемно на следующий день, добыли соболя и полтора десятка белок, но забрались в такую глушь и даль, что возвращаться не имело смысла. Вечером сидели у костра, щипали рябчиков, подстреленных на ужин, и пили чай. В ночь накануне выпал первый снег, вдоль по ущелью задувал холодный ветер, и мы устроились в затишье, нарезав пихтового лапника и уложив его к могучему стволу поваленного бурей кедра.
Говорили мало, понимая друг друга без слов, когда дело касалось нехитрого нашего обихода. Вообще Алексей был на редкость немногословен, он откликался на вопросы взмахом руки, кивком, улыбкой, взглядом. Только один вопрос задел его, как видно, за живое, и он ответил. Я спросил, что же будет с охотой, когда здесь загремят трактора, заревут лесовозы и полягут под бензопилой кедрачи... Он помолчал, тронул морщинистой рукой кору огромного ствола, отливавшую в свете костра темной бронзой, медленно оглядел шумевшие над нами кроны кедров и с грустью в голосе сказал:
— Кедра — вся тайга отец... Кедра не будет — ничего не будет. Птица не будет, зверь не будет. Охотник тоже не будет.
В этих словах все о кедре. И добавить, пожалуй, нечего.
Уже какой час трясемся мы по алтайским дорогам. Виталий Парфенов задумал проехать по местам, памятным ему (и мне, добавлю, тоже), чтобы посмотреть, как рубят лес.
Мы едем из Горно-Алтайска до Кара-Кокши и далее до Телецкого озера. Тянутся вдоль дороги плавными волнами алтайские хребты, сверкая золотом осени, слепящим багрянцем и зеленью хвои. Время от времени Парфенов останавливает машину, и, чертыхаясь про себя, мы лезем вслед за ним в тайгу где по пояс, а где и по плечи в траве, спотыкаясь о пни, застревая в валежнике, продираясь через кусты и карабкаясь по завалам из замшелых стволов, вздымающих к небу черные переплетения вывернутых корневищ.
