А ведь фасон стал известен всему миру, уже есть знатоки и эксперты по нантакетским корзинам, подделку изобличат сразу, поэтому «марку фирмы» надо держать высоко. И старый Рейес передал эту марку молодым плетельщикам — супругам Билли и Джуди Сэйл.
— Мы начали самостоятельно работать в 1973 году, — рассказывает Билли Сэйл. — Конечно, поначалу большинство корзин шло в печку — до «маячных» недотягивали. А теперь только успевай: заказы идут со всех сторон. На первый взгляд плетельное дело нехитрое, а в действительности весьма трудоемкое: в неделю выходит полторы, максимум две корзинки. И это при полностью загруженном рабочем дне!
На каркас настоящей нантакетской корзинки годится только дубовая древесина. Затем каркас тщательно и хитроумно переплетается тонкими полосками луба вишни или акажу (1 Акажу — красное дерево. (Примеч. ред.)). По верхнему ободу идет ряд с расчетом вбитых мелких медных гвоздиков. Шарниры крышки делаются из кожи и индейского тростника. И, наконец, на самой крышке обязательно укрепляется пластинка слоновой кости или белоснежная раковина с изящной гравировкой — этот род резьбы называется «скримшо». Только так! Иначе какая же это «нантакетская корзинка»?
В двух шагах от мастерской Билли стоит дом Сэйла-старшего — Чарльза, известнейшего на Нантакете ремесленника. Только «ремесленником» его здесь никто не осмелится назвать — величают Ювелиром, хотя с золотом и драгоценными камнями Чарльз Сэйл, потомственный моряк, никогда дела не имел. Его пристрастие — макеты парусных судов.
К берегам Нантакета Чарльз Сэйл прибился в 1926 году. Увидел с палубы небольшой зеленый остров и тут же решил, что лучшего места, сколько ни плавай, не найдешь, поэтому можно здесь и осесть ненадолго. Это «ненадолго» длится уже более полувека. В периоды между плаваниями Чарльз предавался своему излюбленному занятию — коллекционированию чертежей и рисунков старинных и современных парусников. А потом как-то неожиданно из чертежей родился первый макет. Это была шхуна «Авалон», затонувшая с экипажем у Нантакета в 1927 году.
— Я ведь и сам мог быть на «Авалоне», — не преминет рассказать Сэйл любому, кто посетит его мастерскую. — Но в последнюю минуту почему-то — наверное, по воле провидения — передумал и сошел на берег. В те годы у рыболовных судов была короткая жизнь. А все почему? Спешка! Такие гонки в море устраивали — не приведи господь! Ведь кто первый приходил с уловом в порт, тот и назначал высшую цену. Сотни хороших парней погибли только потому, что слишком уж рвались за денежками... — В этом месте Чарльз Сэйл обычно делает паузу и начинает перечислять на память затонувшие суда: когда было построено, кто автор проекта, где пошло на дно и сколько человек утянуло с собой. А пальцы его в это время — все еще крепкие и поразительно ловкие пальцы 70-летнего ювелира — прилаживают мачты, крепят реи, натягивают штаги, оснащают парусник бегучим такелажем... Рождается новый макет, где все — от киля до топа — должно быть как на настоящем корабле.
Если Чарльз Сэйл строит миниатюрные парусники целиком, то специализация Роберта Сэндсбери — носовые фигуры, зато в натуральную величину. Почему-то в последние годы пошла на них мода. Ставят их и в фермерских домах Массачусетса, и в городских квартирах, даже укрепляют на форштевнях современных туристских яхт, где фигуры эти кажутся совсем неуместными — вроде насмешки над величием парусников нрошлого и незаслуженной регалии парусника нынешних дней. Как бы то ни было, а Роберту Сэндсбери работы хватает. Но есть у него и особое, личное мнение: в рыбацком городе Нантакете, покрытом славой китобойных флотилий минувших лет, считает он, уж обязательно должен быть хотя бы один мастер, знающий толк в носовых украшениях. А еще Сэндсбери делает флюгера. Редкий дом нантакетского рыбака обходится без его творений. И когда на остров налетает крепкий морской ветер, яростно раскручивающий крылья здешних ветряных мельниц, над городом раздается жужжание, тарахтение, дробный стук — это «работают» флюгера Сэндсбери. Стоит ли говорить, что все они — с вертушками, тарахтелками или без — изображают силуэты китов...
