Евгений пойти в каменщики не решился, мать жалел, дотянул, окончил университет, а отслужив в армии, посоветовавшись с другом, решил, что надо «двигать» на Колыму, где жизнь посуровее и где все надо делать своими руками.
В Магадане, в биологическом институте, их поняли сразу и послали в Певек. Все было необычно: морозы, снега, полярная ночь, безлесная тундра. «Если не хотите шевелить головой, — сказали друзьям занятые наукой люди, — вон доски, вон бревна — сделайте хотя бы сараюгу, куда хозинвентарь можно складывать». Но какой смысл строить сараюгу, когда строительный материал был самого высшего качества. Взялись они с другом Аркадием и построили дом. Да так построили, что сами удивились. Ночами чертежи чертили, обговаривали, как венец сложить, как соединить оконную раму.
Великое это дело — самому построить дом!
Ученые обрадовались, быстренько в доме расположились, а им... им надо было уходить. Они сделали свое дело, обеспечили ученых всем необходимым для жизни и работы. Но вместе с грустью расставания была и радость — радость, что они сделали добро людям, а это окупает многое.
Когда в институте взялись за создание экологической станции, первым делом вспомнили о них.
— Нелегко она нам далась, эта станция, — сказал Евгений. — Никогда не забуду, как перегоняли к станции первую машину и, переходя реку, под лед провалились. Я в кабине был, а Аркадий впереди шел, дорогу проверял. Как выскочил — не помню, а Аркадий потом в ледяную воду нырял, чтобы зацепить трос. Вытащили машину... А потом за станцию воевать пришлось, чтобы в окрестностях лес не рубили, чтобы браконьеры не охотились. Сейчас рядом с домом можно выводки куропаток увидеть, бурундуков, суслики живут, а на горе дикие козы. Привык я к этому как к своему.
Но ведь мы не навсегда в строители подались. Аркадий теперь с головой в науку ушел, тему для исследований выбрал. Я ему помогаю, но есть еще делишки. Кое-что пристроить, поправить, докрасить. А то ведь, знаете, какая нынче молодежь пошла, — улыбнулся он. — Говоришь: «Вот тебе кисть, выкраси себе комнату», а он в ответ: «Сам крась, мне наукой надо заниматься». Взять в толк не может, что это так же для меня, как и для него. Для всех!
Ночевать мне пришлось в мезонине, в комнате на втором этаже, где была рация. На стене висели правила работы в эфире, которые начинались примерно так: «Выходя в эфир, помни, что ты не на профсоюзном собрании. Старайся быть кратким». В этой комнате, как оказалось, жил Аркадий Алфимов. Убрана она была очень просто. Полка с книгами, стол, деревянные нары, на них зеленый спальный мешок. На шкафу неоконченный портрет девушки с распущенными волосами, вырезанный из дерева.
Берман долго, забыв о сочиненном им правиле, оглашал своими позывными эфир, вызывая на связь Аркадия и вездеход, который вышел на озеро Джека Лондона. Едва слышным голосом с озера наконец биологи ответили, что добрались, приступают к работам, а сигнал от Аркадия с пика Абориген так и не смог дойти к нам. Оставшись один, я перелистал книжки на полке и не удивился, встретив здесь имя Олега Куваева. Иначе и быть не могло. Гордое племя романтиков-трудяг продолжало нести на земле свое знамя.
Я проснулся оттого, что в лицо меня лизнула собака. С ружьем в руках и рюкзаком за плечами передо мной стоял возвратившийся с пика Абориген еще один неисправимый романтик, Аркадий Алфимов. Возможно, хозяину не понравилось, что кто-то без его ведома и разрешения расположился в его доме. Постояв молча какое-то время и, видимо, что-то сообразив, он вдруг ушел и вскоре принес мне телефонограмму, требовавшую немедленного выезда в Магадан. Китобоец готов был завтра выйти в море. Уезжать не хотелось. Казалось, что здесь я о чем-то не договорил, чего-то недоузнал, но Саша Черный уже заводил машину, взявшись подбросить меня до автобусной станции на трассе.
И тут, когда мы прощались, произошел инцидент, о котором, пожалуй, не стоило и писать, если бы случай этот не был показателен в том смысле, как нелегко человеку, заботясь о собственных благах, сохранить природный мир в том первозданном состоянии, как ему бы того хотелось.
