На руднике Ергену объяснили, что, перейдя сюда на работу, он никак не изменит колхозу, земле. Умиров легко и быстро освоил экскаватор...
Ерген молчалив. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем, чего стоило ему, сыну и внуку кочевников, пересесть с обычного коня на стального. Однажды он за месяц отгрузил свыше ста тысяч кубов горной массы — побил все рекорды в Каратау. Не тогда ли задумался он о пирровой победе над землей? Не тогда ли у него и его товарищей родилось твердое убеждение: нужно быть рачительным хозяином, брать из недр побольше такой руды, что не ляжет в отвалы. Ведь если тщательнее отработать каждый карьер, тогда меньше будет этих рубцов на теле степи, а потом придет время, и рекультивация залечит раны...
Рекультивация «каратауского разлома» уже началась. Люди, которые относились когда-то к степи как к безбрежному океану, научились ценить землю.
Геолог Михаил Ахметович Мухтаров живет в Каратау. Долгие годы он путешествовал по горам, а когда по состоянию здоровья осел в городе, заметил, что горы тоже... путешествуют. Для изготовления удобрений нужны были кварциты. Их привозили в Южный Казахстан за две с половиной тысячи километров с Урала. Горы руды путешествовали в поездах. А в это время, рядом с Каратау — в Жанатасе, росли свои горы — отходы, фосфатизированные кремни.
Михаил Ахметович, тихий, немолодой уже человек с лицом, словно иссеченным степным ветром, рисует схемы, пишет формулы — рассказывает, как ему в итоге удалось заменить уральские кварциты местными, жанатасскими.
— Мне говорили: ничего из ваших формул не выйдет. А я стоял на своем. Ведь только освоение на Урале месторождения Макбальских кварцитов потребовало бы капитальных вложений на сумму 38 миллионов! А стоимость перевозки! И в то же время в Жанатасе, в отвалах, лежали десятки тысяч тонн кварцитов, содержащих фосфор; считалось, что никогда, понимаете, никогда они не пойдут в производство! Это даже не те забалансовые руды, которые ждут и когда-то дождутся своей очереди...
Видя мое недоумение, Мухтаров решил прояснить ситуацию. «Фосфоритный пирог» с запасами в миллиарды тонн состоит из узких, шириной десять-двадцать метров «ломтей», уходящих на глубину в сотни метров. Всего таких «ломтей» 46, тянутся они вдоль хребта Малый Каратау на расстояние 120 километров с большими интервалами, так что каждый «ломоть» приходится «уплетать» в отдельности. Однако не все идет «в пищу», на переработку. Руда с низким содержанием фосфора современной технологии еще не по зубам. Обогащать ее не умеют. Вот и приходится городить горы так называемых забалансовых руд, хранить их до тех лучших времен, когда более современная технология снизойдет к более бедным фосфоритам.
— Вначале, — продолжает Мухтаров, — промышленность ориентировали на «пенки», очень богатую руду. Но ее в залежах оказалось мало. Сейчас из-за высокой требовательности заводов в отвалы идет более трети всей добычи. Представляете, каждый год мы складируем до лучших времен гору, равную по объему иному крупному месторождению. Вот и получается — руды много и руды... мало.
Голос Михаила Ахметовича взволнованный. Лицо одушевляется, глаза горят. Нет, не зря кое-кто называет его фанатиком идеи.
— Где же выход? — продолжает он. — Нужно ориентировать технологию на существующие месторождения, а не наоборот. Научиться обогащать бедную руду. Мы вместе с технологами как бы роем один туннель с двух сторон, и каждый должен честно пройти свою половину. Знаете ли вы, что такое рудная мелочь? Это отходы при получении товарной руды. Заводы ее не берут, миллионы тонн мелочи лежат в отвалах. Да мы же с вами по золоту ходим. А нас кое-кто призывает сохранять олимпийское спокойствие. Нет уж, увольте!
Признаюсь: мне нравится мухтаровский «экстремизм». Но как зажечь идеей сотни, тысячи людей, стоящих как бы у гигантского конвейера, протянувшегося от карьеров до заводов?
В Каратау есть рудник «Молодежный». Рудное тело тянется здесь на такие глубины, что отрабатывать его открытым способом выгодно лишь до определенной отметки.
