— Моей будешь! Озолочу!
Беспута, ни на миг не препятствуя ему, вновь расхохоталась, нежно проводя рукой по его волосам.
— Да не надо мне твоего злата. Чтобы твоей я стала, соизволения моего просить будешь. — Она прижалась к его уху, переходя на шепот. — В ногах ползать будешь, может, тогда и соглашусь.
От услышанных слов на Богумира накатила волна ярости, и он изо всех сил отвесил ей оплеуху, от которой девичья голова чуть с плеч не слетела. Колдунья обернулась к нему, улыбаясь, алое пятно пятерни расползалось по ее щеке.
— Силен ты, князь, а бабы силу любят. Только я не баба, я ровня тебе по крови. А то и выше буду. Хочешь меня? Ну попробуй, сила ведь на твоей стороне!
— Ах ты дрянь! Злить меня удумала! — князь стянул с себя портки, вновь жадно набрасываясь на ее нежное тело.
Беспута улыбалась, подставляя свою грудь его болезненным поцелуям.
— Ну же, князюшка, покажи мне свою силушку. Али меч твой заржавел с годами, из ножен уж не вынимается?
Князь вскочил с ложа, глядя на нее безумным взглядом.
— Ведьма!
Впервые тело подвело его, оскорбляя его мужское самолюбие. Он пожирал ее глазами, терзал руками, но мужская сила все не приходила.
— Так сразу и ведьма? Коль не получилось, значит, девка виновата?
Беспута неторопливо поднялась с ложа, брезгливо осматривая разорванную рубаху. Взмахнув головой, ловко перебросила косу через плечо.
— Может, косу на руку намотать хочешь? Глядишь, получится? — она пошла к двери, подмигнув ему напоследок.
— Вон! Вон, проклятая! Чтобы духу твоего в моем доме не было!
Прикрывая дверь, девушка прошептала ему:
— Не кричи, люди услышат — позору будет! Я-то уйду, может, кто приютит, погостеприимней тебя. А вот ты… Сам приползешь ко мне, ноги мои целовать станешь.
Беспута захлопнула дверь и, расхохотавшись, пошла по дому, кутаясь в разорванную рубаху. Заслышав ее смех, из кухни выскочила баба Марфа. Увидав хохочущую Беспуту в напрочь разорванной рубахе, она всплеснула руками.
— О, Боги! С горя умом девка тронулась! Неждана, как ты? Совсем озверел окаянный!
Марфа обняла ее за плечи, уводя на кухню от посторонних глаз. Беспута, продолжая хихикать, села на лавку, вытянув свои стройные длинные ноги.
— Вот так, Марфа, хочешь помочь человеку, а он над тобой изгаляется вместо благодарности.
Кухарка, бросилась к сундуку в поисках новой рубахи. Роясь в вещах, она причитала:
— Ох, милая моя, нет в мире справедливости. Чуяло беду мое сердце, когда в дом тебя привела. Говорила же я тебе, давай сама отнесу, — наконец найдя рубаху, она обернулась, — Неждана, ты его хоть напоить успела?
Беспута устало вздохнула, взглянув на нее исподлобья.
— Ты только о князе своем печешься. Все тебе нипочем. Вот, вроде и жалеешь меня, голубишь, а сама о нем думаешь. На кой он тебе дался, сын он тебе, что ли?
Марфа замерла, глядя на нее глазами, полными слез. Ее руки с покрученными от тяжелой работы пальцами судорожно теребили рубаху.
— Нет у меня детей, милая, не дали мне Боги такой радости. Сыночек мой в один день с Богумиром народился. Только не живого я его родила, — бабка заплакала, утирая слезы рубахою. — А Богумир, как народился на свет, так матери своей и не видел ни разу. Сгорела она за седмицу словно свеча восковая. Говаривали, ведьма ее угробила, да кто там правду знает. Вот меня кормилицей и взяли, не помирать же дитю без мамки. Я его выкормила, вырастила, покуда прислушивался он ко мне. А ты говоришь…
Беспута поднялась с лавки, нахмурив брови, руки ее развели в стороны края разорванной рубахи, бесстыдно показывая обнаженное тело:
— Жалеешь его? Ты бы лучше девок им потасканных пожалела! Меня пожалела! Зверя ты выкормила дикого, поняла?!
Бабка, рыдая взахлеб, подошла к ней, протягивая рубаху.
— А я и жалею, миленькая. Возьми рубаху, переоденься. Поверь, всех вас жалею, а поделать ничего не могу. Не слушает он меня, как-то даже руку поднял, в сердцах был. Ты прости его, голубушка, без матери он рос, нежности не видел.
Беспута стянула с себя разорванную рубаху, переодеваясь.
— То-то я и вижу, что бабы вокруг него, словно мухи, дохнут. Ухожу я.
Марфа попыталась взять ее за руку, останавливая в дверях.
