…Ведьмак оглянулся на приготовления. Два деревенских парня сносили хворост и складывали дрова для священного огнища. Три девки варили яства в котлах, весело переговариваясь между собой. Эти люди были простыми помощниками, обязанными ведьмаку жизнью. Сделав свое дело, они радостно уйдут домой, больше не вспоминая об этом вечере. На кострах, на двух вертелах, крутились румяные поросята. Жадный огонь лизал их бока, потрескивая сгорающим жиром. Расстеленные вместо столов полотнища замыкались кольцом вокруг Камня и будущего огнища. Глиняные кувшины с медовухой, чарки и пустые миски ожидали дорогих гостей.
Чернава бродила по поляне, радостно выбирая цветы для венка. Собрав огромный букет, она зарылась в него носом, закрывая глаза.
— Стоян, они так пахнут! Стоян, почему ты раньше не приводил меня сюда? Здесь так замечательно! Я хочу здесь жи-и-ть, Стоя-я-н!
И она побежала по поляне, словно птица полетела в лучах заходящего солнца. Ведьмак смотрел ей вслед, улыбаясь своим мыслям. Да, девочка, только здесь и начинается твоя настоящая жизнь. Та, в которой нет детской радости, нет глупости, беспечности. Зато в ней есть смысл, стремления, цели. Радуйся, маленькая, радуйся своему детству, покуда не зашло солнце. Сегодня Стоян встречал своих сестер и братьев. Ведьмаки и ведьмы из разных племен пожалуют на шабаш. Стоян чувствовал — эта встреча будет особенной.
Солнце спряталось за верхушки деревьев, в последний раз лизнув поляну теплыми лучами. Ведьмак распорядился накрывать столы и отпустил односельчан по домам. Чернава молча сидела у костра, вороша палкой угли. В отблесках пламени она была счастлива и прекрасна. Казалось, все свои страхи девушка оставила дома, и теперь с нетерпением ожидала праздника. Стоян разделся, доставая из походного мешка козлиную накидку с рогатой головой, и облачился, как того требовал обряд. Чернава взглянула на него, улыбнулась:
— Любимый, сейчас ты похож на Демона с рогами. На дикого лесного Демона, вышедшего из лесу погреться у костра.
— А я и есть Демон. Старый злой Демон, который влюбился в молодую веселую колдунью. — Стоян достал из мешка черную длинную накидку с капюшоном. — На-ка, приоденься. До ритуала ты никому не должна показывать своего лица. И никогда никому не открывай своего истинного имени!
Чернава, улыбнувшись, сняла через голову рубаху, обнажив в свете костра молодое стройное тело.
— А все остальное, значит, показывать можно? — она кокетливо прикрылась руками, соблазняя его. — Ну, давай свою накидку, чего глазами поедаешь? Не твоя, поди, еще.
Надев черный балахон, девушка вновь присела к костру, разглядывая ведьмака из мрака капюшона. И вдруг тишину нарушил пронзительный свист. Над верхушками деревьев появилось мерцающее свечение. Первая ведьма пожаловала на праздник. Светящийся силуэт быстро приближался к костру, свист стал пронзительным, закладывая уши. Наконец Чернава разглядела молодуху, восседающую голышом на метле. Лоснящееся от жира тело блестело, словно капли пота переливались веселым бисером искр. Резко затормозив полет, цепляя метлой землю и подняв пыль, ведьма стала на ноги, бросив метлу наземь.
— Здрав будь, Стоян, — она подошла с улыбкой, бессовестно покачивая огромной грудью.
— И тебе поздорову, Бобура, — ведьмак бросил любопытный взгляд на грудастую ведьму и улыбнулся. — Ну что вы, ведьмы, за бабы? Вам абы меж ног палку держать. Могла бы и пешком дойти, поди, не с другого конца света прилетела.
Ведьма заулыбалась, присаживаясь у костра.
— Ох, Стоян, ты же нас знаешь. Нас хлебом не корми, лишь бы мужик нас глазами поедом ел. Вот и красуемся перед вами. А на метле прокатиться раз в году — одно удовольствие!
Бобура вытянула ноги поближе к огню, откинула с груди каштановую прядь, гордо показывая свое богатство, и скосила глаза на Чернаву.
— А это у нас кто в капюшоне спрятался? Просящая Силы? — слова прозвучали надменно и с издевкой. — Хоть покажись, коль не здороваешься!
Чернава промолчала, лишь щеки запылали от гнева и ревности.
— Э, девочка, чую, ты ревнива не в меру! — ведьма засмеялась. — Да ты не бойся, после Вереи никто из нас в полюбовницы к Стояну не напрашивается. Больно уж суров он в любви своей.
