Я спросил, почему нас с чернокожим не заковали в цепи, как остальных пленных.
– Так ведь они беотийцы! К тому же вы полюбились нашему Гипериду: вы идеальные слушатели, а он без конца может рассказывать всякие истории. – Лисон засмеялся.
– Наверно, все ваши матросы смеются надо мной? – спросил я.
– Вот уж нет. У нас и без тебя дел хватает. Да если уж смеяться, так над Гиперидом, а не над тобой. Впрочем, если мы над ним и посмеиваемся порой, так только любовно.
– Хороший он командир?
– Очень хороший! Хотя, пожалуй, слишком беспокойный, – ответил Лисон. – Очень много всего знает – о ветрах, о всяких течениях. И я скажу, даже хорошо, когда на судне есть человек, который обо всем беспокоится. Гиперид очень удачливый и богатый торговец – ему потому такое ответственное дело и поручили – да к тому же он умеет достать продовольствие по более низкой цене, но на команде никогда не экономит, как часто делают хозяева других судов.
– А по-моему, странно, когда торговец командует боевыми кораблями, – сказал я. – Может, кавалерист с этим справился бы лучше?
– А что, в вашей стране именно так принято?
– Не знаю. Возможно.
– У нас, в Афинах, кавалерия всегда воюет верхом на лошадях, и больше ее никак не используют. Но послушай: если ты говорил Гипериду правду и действительно не помнишь, откуда ты родом, так нужно всего лишь поискать такую страну, где кавалеристы могут командовать и боевыми кораблями!
Может, это где-то в империи?
Я спросил, где расположена упомянутая империя.
– Разумеется, на востоке! С кем, по-твоему, мы сражались при Саламине?
– С Великим царем. Так мне сказал Гиперид.
– Ну вот! Великий царь и правит империей! И ты, видно, в его армии служил – меч у тебя персидский и латы. Как ты думаешь, где тебя ранили?
Я покачал головой, ибо не помнил этого, и вдруг заметил, что еще недавно мне было больно делать это движение.
– В бою, наверное. Но я ничего не помню.
– Ах ты, бедняга! Неплохо было бы пригласить к тебе лекаря да сделать перевязку – на твоих бинтах грязи, что песку на берегу.
Чернокожий все это время прислушивался к нашему разговору и, похоже, понимал, о чем речь, хотя сам не сказал ни слова. Теперь он знаками стал объяснять, что, если б ему позволили выстирать мои бинты (он живейшей пантомимой изобразил, как трет их о камень и отбеливает с-помощью другого камня), он высушил бы их на солнце и снова забинтовал меня.
– Ну хорошо, – сказал Лисон, – а как же оставить одного этого, забывчивого? Вдруг он уйдет куда-нибудь и заблудится?
В ответ чернокожий знаками пояснил, что никогда со мной не расстанется.
– А если он забудет про тебя и все же уйдет?
Чернокожий сделал вид, что не понял.
Лисон показал на свою голову, что-то написал пальцем на песке и стер написанное.
Чернокожий кивнул и тоже стал рисовать на песке, изображая, как солнце обходит небосклон и заходит на западе, а затем стер рисунок.
– Ага, значит, тебе потребуется целый день?
Чернокожий кивнул и размотал мои бинты, и они с Лисоном быстро пошли к воде. Они явно быстро нашли общий язык. А я пока решил дочитать свиток до конца.
Они уже давно вернулись, а я все еще пишу, и вот что странно: теперь я вроде бы знаю о своем прошлом еще меньше, чем прежде, – так много невероятного описано в моем дневнике, так много упомянуто каких-то людей, которых я совершенно не помню. Ио я знаю – это она отдала мне вчера свиток. Но еще упоминаются какой-то Пиндар, Гилаейра и Кердон… И куда делась та женщина-змея? И каким образом мы с чернокожим оказались здесь?
Наш корабль так качает, что мне трудно писать, но я учусь приспосабливаться к любым условиям. Моряки утверждают, что часто бывает куда хуже, и мне нужно научиться ходить, есть, пить, делать записи и все остальное, пока море не разбушевалось совсем. "Когда обогнешь мыс Малея, забудь о доме", – говорят моряки. Ну, дом-то свой я помню, зато все остальное совершенно позабыл.
Наша триера "Европа" – самая большая из трех. А у гребцов в верхнем ряду самые длинные весла, и они считают себя самыми важными на корабле, как бы поплевывая на других свысока. Однако же платят всем гребцам одинаково. Сейчас мы идем под парусом, так что у гребцов работы нет, только один-двое вычерпывают воду. Впрочем, говорят, скоро им придется потрудиться. А пока кое-кто даже уснул прямо на скамье, хотя, по-моему, вчера ночью выспались все.
