Дзирт хотел возразить, спросить следопыта, почему он так уверен в том, что этим «местом» не является роща. Мысли заметались в голове у дрова. Он вспоминал Мальдобар, смерть фермеров, взвешивал в памяти испытания, выпавшие на его долю, и все зло, которое так упорно преследовало его. Но, вопреки этому, в нем зрело искреннее желание вернуться в мир. Сколько других Монши встретит он там? Сколько друзей? И не покажется ли ему опустевшей эта роща, когда они останутся здесь вдвоем с Гвенвивар?
Монтолио не требовал ответа, понимая замешательство дрова.
— Пообещай мне, что в свое время хотя бы поразмыслишь над моими словами.
Веря в Дзирта, он не сомневался в согласии друга выполнить это обещание.
* * *
В том году первый снег выпал рано, легкой пылью просыпавшись из клочковатых облаков, игравших в прятки с луной. Дзирт, который вместе с Гвенвивар выбрался наружу, упивался новой сменой времен года и радовался подтверждению бесконечного цикла. Он в приподнятом настроении возвращался в рощу, стряхивая на ходу снег с пушистых сосновых ветвей.
Костер в лагере горел слабо, Ух-Ух неподвижно застыл на низко растущей ветке, и даже ветер, казалось, старался не гудеть. Дзирт взглянул на Гвенвивар, надеясь получить от нее хоть какое-нибудь объяснение, но пантера просто села у огня, тоже застыв в торжественном молчании.
Благоговейный ужас — странное ощущение, вершина тончайших переживаний, которые возникают у тебя из-за таких потрясающих душу чувств, как страх.
— Монши? — тихо позвал Дзирт, приближаясь к жилищу старого следопыта.
Закрыв одеялом вход, он отгородился от последних отблесков угасающего костра, чтобы глаза перестроились на инфракрасный спектр, и оставался там очень долго, наблюдая за тем, как последние струйки тепла покидают тело следопыта. И хотя Монши стал холодным, его спокойная и довольная улыбка излучала тепло.
За несколько последующих дней Дзирт пролил немало слез, но стоило ему вспомнить эту последнюю улыбку, выражавшую вечный покой, снизошедший на старого человека, он напоминал себе, что оплакивает только свою потерю, а не самого Монши.
Он похоронил следопыта под каменным курганом возле рощи, а затем тихо перезимовал, поглощенный каждодневными делами и сомнениями. Ух-Ух прилетал все реже и реже, и однажды взгляд улетающего филина сказал Дзирту, что птица больше никогда не вернется в эту рощу.
Весной дрову удалось понять чувства Ух-Уха. Более десяти лет провел он в поисках дома и обрел его здесь, у Монтолио. Но когда следопыта не стало, роща больше не казалась столь гостеприимной. Это место принадлежало Монши, а не Дзирту.
— Как я и обещал, — пробормотал однажды утром Дзирт.
Монтолио просил его как следует подумать о своем будущем, и теперь Дзирту предстояло сдержать слово. В роще ему было уютно, здесь он по-прежнему не чувствовал себя изгоем, но это место перестало быть его домом. Он понимал, что его дом где-то за пределами рощи, где-то в этом бескрайнем мире, который, по словам Монтолио, был полон не только боли, но и радости.
Дзирт отобрал и упаковал кое-что — несколько приспособлений и самые интересные книги старого следопыта, прицепил к поясу сабли и закинул за плечо длинный лук. Затем он в последний раз обошел рощу, окидывая прощальным взглядом веревочные мосты, оружейный склад, бочку с бренди, корень дерева, где погиб великан, и линию укреплений, где укрывался Монтолио. Он призвал Гвенвивар, и пантера все поняла, стоило ей появиться.
Они ни разу не оглянулись, шагая по горной тропе навстречу миру, полному боли и радости.
Как сильно отличалась тропа, по которой я уходил из рощи Монтолио, от той дороги, что привела меня туда! Я снова был один, кроме, конечно, тех моментов, когда на мой призыв являлась Гвенвивар. Однако мое одиночество было только физическим. В душе я хранил имя, ставшее воплощением тех принципов, которыми я так дорожил. Монши называл Миликки богиней, а для меня она стала образом жизни.
Она всегда шла рядом, со мной, когда я шагал по дорогам поверхности. Она обеспечила мне безопасность и помогла прогнать отчаяние, когда дворфы из Цитадели Адбар, крепости к юго-востоку от рощи Монши, травили меня и охотились за мной. Миликки и моя вера в собственное достоинство придавали мне смелости появляться в разные городах по всему северному краю. Меня везде встречали одинаково: люди испытывали потрясение и страх, который быстро превращался в гнев. Самые достойные из тех, кто мне встречался, просто велели мне убираться восвояси; другие прогоняли меня, обнажив оружие. Два раза мне пришлось сражаться, хотя я сумел исчезнуть, не причинив никому существенного вреда.
