Это был особенный подарок.
Он еще постоял среди стрекочущей ночи после того, как она уже вернулась в дом. После гот, как она ласкала искусными губами и языком его губы, щеки и глаза. Он стоял в раздумьях. Это было и великое удовольствие, и освобождение от все растущей тяжести в душе. Это было начало – понимать, что он делает это с ней, зная, кого он сейчас награждает рогами. Но изза нее, изза того, что такое она есть, все это вскоре превратилось в детские фантазии. Она была честна с ним, она с искренним чувством касалась его, перешагивала через препятствия. Она без вины приблизилась к нему, она не искала выгод. «Можешь ли ты мне эти дать? – молча спрашивала она своими пальцами и губами. – А это? А это? А я взамен дам тебе…»
Больше, чем он мог даже ожидать.
Чтото происходило с ним. Он встал и пошел по траве, нагой, забыв об одежде, как в те времена, когда был совсем маленьким и отец кричал, чтобы он чтонибудь надел, а его мать, смеясь, просто качала головой и отпускала его, и он уходил далеко, пока дом не становился лишь черным силуэтом с желтым пятном открытой двери кухни. Он оборачивался, и свет в окнах кухни казался таким далеким, словно на другой стороне широкого залива.
Сейчас он чувствовал себя так, как всегда, когда он бывал в отцовской комнате, – в тепле, среди покровительственной опеки веков. И он наконец понял, чем было вызвано это ощущение – это было чувство причастности к долгой тяжкой истории искаильтян, ощутимое и мощное, как живая вечность. Он воистину принадлежал ей, а она – ему.
Он повернулся лицом к дальним, не видным отсюда горам, среди которых рука Господа возвела высочайшую гору, чтобы та указывала искаильтянам путь сюда, домой.
Вокруг него дышала ночь. Длинная трава гладила его икры, звенели цикады, высились стволы душистых кедров, а дальше светились березы, разбросанные по пастбищу словно указательные столбы. Но надо всем этим ощущались горы. Он почувствовал, как чтото коснулось его…
– Привет, – прошептал он.
– Значит, ты вернулся.
– Ветер принес меня. Он скачал мне, что ты умираешь.
– Ветер, – насмешливо проговорил голос. – Это был Бог. Бог привел тебя.
– Ветер. Бог. Какая разница!
– Ты говоришь, как чужак. – В голосе сквозила горечь. – Но не стоило покидать дом, чтобы говорить такое. Твой брат…
– Ты будешь упрекать меня, как Йеса?
– Он верен Искаилю.
– Он несчастен.
– Он верен.
– Как и я.
– Ты верен только самому себе.
– В этом разница между нами. Мне это нравится. Тебе – нет.
– Ты давно уже отвернулся от меня.
– Нет. Не от тебя. Только от того, чем ты пытался меня сделать.
– Я знаю, что было лучшим для тебя.
– Нет. Я принадлежу морю. Там я счастлив.
– Ты всегда ни во что меня не ставил!
– Я презирал лишь путы, которыми ты хотел привязать меня к себе. Люди – не животные. Ты не сможешь надеть на них узду, чтобы заставить их сделать то, чего ты желаешь. В этом суть истории Искаиля…
– Не богохульствуй!
– А я разве богохульствую? Хотя бы раз, только раз послушай то, что я тебе скажу.
– У сына есть долг перед отцом. Он должен почитать его. Послушание – это знак почтительности.
– Но ты никогда не сознавал, что почтительность нужно заслужить. Если бы ты выслушал меня, ты бы понял, что я личность, а не только продолжение тебя.
Искаильтяне вырвались из своих уз в Адеме. Это ты принимаешь. И не видишь, что со мной происходит то же самое. Я должен быть свободен и сам выбирать свою судьбу.
На некоторое время повисло молчание. Даже цикады примолкли.
– Я всегда был упрям. Я не хотел, чтобы ты покидал меня.
– Я никогда не замечал этого.
– Я не умел дать тебе понять.
– Однажды я снова вернусь в Искаиль, и на сей раз, наверное, чтобы остаться.
– Ты никогда не оставался надолго. Но я теперь знаю твое сердце. Ты просто возвращайся, и этого уже довольно, сын мой.
И снова он был один в ночи, слезы затуманивали его взор.
«Господи, – думал он, – он умер, умер. Умер».
