…Был некий дом, стоящий в отдаленье. Дружинник — усмехавшийся юнец нам объяснил, что это — отделенье, и мы туда попали, наконец. Перегородкою из плексигласа был отделен дежуривший майор. Он говорил, не повышая гласа. По виду судя — уроженец гор. В дежурке также помещался столик, что оживляло скудный интерьер. За столиком скандалил алкоголик, родившийся в Казахской ССР. Майор читал ему его анкету, а тот кивал, губами шевеля, и вдруг вскричал: "А кошеля-то нету! Куда же я пойду без кошеля?! Кошель отдайте! Ваши ведь забрали! Зачем? Никто вам права не давал!". Он изрыгнул поток цветистой брани и снова обреченно закивал.
Мы постучали в плексиглас. "Потише!" — сказал майор и спичку погасил. Сержант к нам вышел — толстый, симпатичный, — и обо всем подробно расспросил. Дослушав, он сочувственно заметил: "Все может быть. И паспорта крадут. Сейчас дежурный разберется с этим, а после — с вами. Подождите тут".
И Маша, вырвав листик из блокнота и вытащив из сумки карандаш, прилежно принялась царапать что-то…
— Ты что?
— Письмо Марату. Ручку дашь?
Пока она, на вид невозмутима, писала, позабывши обо мне, — я изучал "Не проходите мимо" и серию плакатов на стене. Чтобы развеять Машу хоть немного, я усмехнулся: "Классный выходной! Двухчасовая душная дорога, потеря сумки — не её одной, — чужая выпивка, чужое са — ло, теперь ночлег в милиции. Отпад!"
— Тебя никто не звал, — она сказала.
Я замолчал и стал читать плакат.
…Дежурный между тем без снисхожденья выпытывал у жертвы с неких пор: "Сергеев! Назовите год рожденья! И побыстрее!" — произнес майор. тот отвечал: "Я все сказал, отстаньте! Был у меня с сержантом разговор!" — "Не надо тут. Я слышал о сержанте. Ваш год рожденья", — повторил майор.
"Да что он, видит в этом наслажденье?! — подумал я в тоске, грызя кулак. — Дался им, на фиг, этот год рожденья, ведь все равно сейчас отпустит так!" Майор, однако, был калачик тертый. Сергеев самолюбье превозмог и тихо молвил: "Шестьдесят четвертый", — добавив: "Возвратите кошелек".
Майор ответил: "Мы по меньшей мере вас оштрафуем в следующий раз". Он кнопкой дал сигнал. Открылись двери. Сергеев вышел, громко матерясь.
— Так. Что у вас? — спросил майор устало. Он обращался в основном ко мне.
Я рассказал, а Маша уточняла.
— Где это все случилось? В Чухлине?
— Да, в Чухлине. Такое уж несчастье. Вы дайте справку…
— Не разрешено. Вам там и надо было обращаться.
— Так что ж нам, снова ехать в Чухлино?!
— Я понимаю. Что уж там. Неблизко. В Москве вам новый паспорт не дадут. Где ваша постоянная прописка? Вам там и восстановят. Но не тут. Здесь только справку. Выдано такой-то. Потеря документов. Дать готов. Вы отнеситесь, девушка, спокойно. У нас тут куча этих паспортов. В бюро находок позвоню. Минутка.
Звонил в Калинин, после — на вокзал и там подробно объяснял ко — му-то все, что ему я бегло рассказал. Мы терпеливо ждали: или — или. А вдруг нашлось? Возможно ведь вполне…
— Нет, ничего нигде не находили. Езжайте. Разберутся в Чухлине.
— А справку?
— Справку выдам. Что пропало?
— Все, все пропало: паспорт, аттестат…
— Вот я пишу, что к нам не поступало. А родственники деньги возместят.
— Да родственники где? — она сказала. — Отправила на отдых из Читы. Нет никого. Ведь ничего не знала. А с аттестатом столько маеты, а тут погубит каждая отсрочка, везла, сдавала, вот тебе и на, а у меня родни-то мать и дочка…
И, наконец, расплакалась она.
Она рыдала судорожно, жалко, вся вздрагивая, покраснев лицом, девчонка, городская приживалка, покинутая мужем и отцом, — отчаянно выплакивала, жадно, вовсю, взахлеб, не вытирая слез, — безвыходно, бездумно, безоглядно (обиженный ребенок, битый пес), — всю жизнь свою, все белое каленье, все униженья, каждый свой поклон, — и этот час. И это отделенье. И этого майора за стеклом.
Он выдал справку.
— Ну, не огорчайтесь. И поспокойней. Это не в укор. Все обойдется. Ну, желаю счастья. Пойдут навстречу, — произнес майор.
…Я шел за ней, — без слова, без вопроса, и видел, что она едва идет, — и вдруг она сказала глядя косо:
— О Господи!
И следом:
— Идиот!
Я промолчал. Вошли в метро. Прохладно. Что делать: виноват — не прекословь.
