Что-то часто стал вспоминать о Коле.
Погулять его отпустили, что ли,
поглядеть на здешнюю жизнь мою,
но о чем он хочет сказать, сбегая
Из родного края его, из рая?
Я и впрямь уверен, что он в раю.
Да и где же, вправду, как не в Эдеме?
Не в одной же огненной яме с теми,
Кто послал его добывать руду,
Доходить в Норильске, молясь на пайку,
за пустую шутку, смешную байку?
За него им точно гореть в аду.
Оттого он, видно, и сел в тридцатых,
Что не смог вписаться в наземный ад их
Сын поляка, ссыльного бунтаря,
гитарист, хохмач, балагур беспечный,
громогласный, шумный ребенок вечный,
Пустозвон, по совести говоря.
На изрядный возраст его не глядя,
Я к нему обращался без всяких "дядя"
И всегда на ты — никогда на вы,
не нуждаясь в каком-либо этикете,
потому что оба мы были дети
И имели нимб вокруг головы.
Он являлся праздничный, длинный, яркий,
Неизменно мне принося подарки
Большей частью вафли. Из всех сластей
Эти вафли он уважал особо.
Шоколадный торт, например, до гроба
Оставался одной из его страстей.
На гитаре мог он играть часами,
потрясая желтыми волосами,
Хохоча, крича, приходя в экстаз,
Так что муж соседки, безумно храбрый,
К нам стучался снизу своею шваброй
(Все соседи мало любили нас).
Он любил фантастику — Лема, Кларка.
Он гулял со мной по дорожкам парка,
Близ Мосфильма — чистый monsieur l'Abbe,
Он щелчками лихо швырял окурки,
Обучал меня непременной "Мурке",
Но всегда молчал о своей судьбе.
Он писал картины — каков характер!
В основном пейзажи чужих галактик:
То глазастый кактус глядит в упор,
То над желто-белой сухой пустыней
Птичий клин — клубящийся, дымно-синий,
По пути на дальние с ближних гор.
Полагаю, теперь он в таких пейзажах,
Ибо мир людей ему был бы тяжек,
А любил он космос, тела ракет,
Силуэты гор, низверженье ливней,
И ещё нездешней, ещё предивней
Но чего мы любим, того здесь нет.
В раннем детстве я на него молился,
Подрастая, несколько отдалился,
А потом и темы искал с трудом,
Но душа моя по привычке старой
наполнялась счастьем, когда с гитарой,
в вечной "бабочке", он заявлялся в дом.
Он был другом дома сто лет и боле.
Я не помню нашей семьи без Коли.
Подражая Коле, я громко ржал,
