«Что тогда было не жить, когда мой старик был молод и в силе, — говорила она, вспоминая прошлое. — Выйдет за околицу, глядишь, уже несет глухаря или оленя. Да, оленей тогда полно было. Бывало, у самых ворот резвились. А рыбы всякой — и окуня, и плотвы, и щуки, и ряпушки — Пирттиярви просто кишмя-кишело. А-вой-вой, страшно много ее было. Бывало тянешь сеть, а поднять сил нет — битком набита. Рыбой да мясом и питался народ. Да и жита хватало. Его тоже в лесу добывали. Пожогу жгли и в золу ячмень сеяли. Хорошо хлеб рос, и заморозки его не губили, не так, как теперь. Поля теперь вспаханные, бороны железные, а хлеба даже до рождества не хватает. В Кемь да в Каяни приходится ездить за хлебом, все оттуда надо везти — и стекла для окон оттуда, и спички. А раньше-то огонь огнивом высекали да из трута искру раздували. Окошки — те из слюды были. Откуда добро, оттуда и зло. Раньше никто не курил и водку не пил. А теперь? Грешным народ стал, что руочи[1]-нехристи. Люди между собой ссорятся и дерутся. Сын с отцом не уживается, отец с сыном не ладит, вот и делятся, каждый свою избу ставит, а родителей и в гости звать не хотят. Даже рыба такого греха стыдится, под камень прячется. Птица тоже улетает все дальше в леса. Раньше не так было. Три рода, три больших избы было прежде в Пирттиярви. Род Онтроненов, род Малахвиэненов и род Васкелайненов. Самым большим был род Онтроненов. Тридцать пять душ под одной крышей жило. Вот где было едоков. Тут маленьким столом да маленьким котлом не обойдешься. Зато было кому и работать. А теперь что? У меня тоже было шестнадцать сыновей, все молодцы как на подбор. Одиннадцать господь прибрал, пятеро в живых остались, да и те, что птицы, разлетелись в разные стороны, свои гнезда понастроили. На́ума на Весанниеми поселился, Юрки на Юрюнкангасе, Ахава на Вялиахо, Васселей на Васунвааре. Один Поавила остался в отчем доме, чтобы мать родную на старости лет кормить, на кладбище проводить да земле предать… Ох-ох-ох.
Так рассказывала бабушка о прошлом маленькой деревушки, на которую сейчас смотрели мальчики. С отлогого склона, поросшего молодыми сосенками и вереском, стоя на большом камне, Хуоти любовался родной деревней.
Деревню пересекал прогон, по которому летом каждое утро выгоняли скот на выпас в лес и по которому каждый вечер перед заходом солнца стадо возвращалось домой. По обе стороны прогона лежали ячменные и картофельные поля, вразброс стояли избы, риги и бани, одни ближе к дороге, другие поодаль. На отшибе, словно отделившись от остальной деревни, стояло несколько изб. В северном конце деревни виднелся дом Хуоти. Серая, неказистая избушка, но такая родная…
Неподалеку от берега озера — кладбище. Вековой, темно-зеленый мрачный ельник, подобно островку возвышающийся среди возделанных полей, словно напоминает нынешним поколениям, что там, где теперь стоят избы, колосятся хлеба и цветут травы, некогда шумел дремучий лес. Возле кладбища желтеет часовенка, единственное крашеное строение во всем Пирттиярви. Неподалеку от часовни, чуть правее от нее, стоит красивый новый дом — школа. Стены ее еще не успели потемнеть и поэтому школа кажется более светлой и радостной, чем деревенские избы.
Озеро Пирттиярви и лесные ламбы в окрестностях деревни, лес, где полно грибных мест и ягодников — вот и весь мир Хуоти. Соседние деревни далеко. Ближайшая деревня Латваярви за десять верст, село Вуоккиниеми — за тридцать. Как живут в других деревнях, Хуоти не знает. И сравнивать свою деревню с другими не может, потому что нигде еще не бывал. Но ему кажется, что нет на свете роднее места, чем деревня, что лежит перед ним на другом берегу залива и словно зовет его к себе.
На кустах и молодых березках, растущих на том берегу почти у самой воды, сушится белье. Кажется, там мама…
Хуоти соскочил с камня и бегом спустился по крутому берегу к воде. Ханнес уже ждал его. Они вместе столкнули на воду стоявшую в кустах лодку. Ханнес взял кормовое весло и сел править. Хуоти стал грести.
Залив напоминал небрежно откинутую, чуть согнутую в локте человеческую руку. На месте сгиба находился мыс Весанниеми, с которого налево и направо открывался простор озера Пирттиярви. Напротив мыса возвышался небольшой островок, который настолько сливался с прибрежным лесом, что издали его трудно было и заметить.
