— А кто… проводил вскрытие? Вы двое?
— Да. Преподобный умер от кровоизлияния в мозг.
Приглашенные тем временем продолжали собираться. Кто-то приходил пешком, кто-то приезжал на машине. Из остановившегося перед церковью такси выбрался профессор Девлин. Ребусу показалось, что под куцым пиджаком мелькнула серая вязаная кофта, но разглядеть ее как следует он не успел — Девлин быстро поднялся по ступеням и исчез внутри церкви.
— Он хоть чем-то тебе помог? — спросил Керт.
— Кто?
— Наш старик… — Он выразительно кивнул вслед отъехавшему такси.
— В общем-то нет. Правда, он очень старался.
— Что ж, в любом случае моя совесть спокойна: вряд ли я или Гейтс смогли бы сделать больше, чем сделал он.
— Наверное. — На секунду Ребус представил себе, как Девлин сидит за столом, с головой уйдя в изучение патологоанатомических подробностей вскрытия, а Эллен Уайли старается отодвинуться от него подальше.
— Он ведь был женат, правда? — спросил он.
Керт снова кивнул:
— Да, Девлин — вдовец. А почему ты спрашиваешь?
— Так просто. Ни почему.
Керт посмотрел на часы.
— Ладно, пожалуй, пора. — Он бросил окурок и растер его ногой. — Так ты идешь?…
— Нет. Я не пойду.
— А на кладбище поедешь?
— Думаю, тоже нет. Будет лучше, если я пропущу и это мероприятие. — Ребус посмотрел на затянутое тучами небо. — Как говорят американцы, матч с участием Ребуса переносится из-за дождя…
Керт кивнул:
— Тогда до встречи. Увидимся…
— Да. Когда произойдет очередное убийство, — уточнил Ребус. Потом он повернулся и зашагал прочь. В голове его проносились картины и образы, связанные с моргом и посмертными вскрытиями. Он видел деревянные чурбаки, которые подкладывали под шею трупа, видел предназначенные для оттока крови и других физиологических жидкостей канавки на поверхности стола, видел сверкающие хирургические инструменты и склянки для забора образцов. Потом Ребус вспомнил банки с заспиртованными экспонатами из Кунсткамеры Хирургического общества, глядя на которые он испытывал ужас, смешанный с почти неодолимым любопытством. Он знал, что когда-нибудь — и, возможно, довольно скоро — сам окажется на столе в морге и кто-то, быть может, те же Керт и Гейтс будут перебрасываться шуточками и говорить о пустяках, готовясь к привычной операции. Вот чем он для них станет: частью привычной работы, ежедневной рутины — такой же непримечательной и обыкновенной, как то, что происходило сейчас в церкви. Ребус, впрочем, от всего сердца надеялся, что хотя бы часть заупокойной службы будет на латыни: в свое время Лири очень нравилась католическая месса. Он даже цитировал из нее целые куски, прекрасно зная, что Ребус ничего не поймет. «Но ведь в твое время в школах еще преподавали латынь, не так ли?» — спросил однажды Лири. «В частных школах, возможно, и преподавали, — ответил ему Ребус. — Но там, где я учился, больше налегали на слесарное и столярное рукомесло». — «Вот как! Из вас, значит, делали служителей культа под названием „тяжелая индустрия“?!» — воскликнул Лири и рассмеялся своим особенным смехом, шедшим, казалось, из самой груди. Его смех, его манера прищелкивать языком каждый раз, когда Ребусу удавалось сказать что-нибудь особенно глупое, и преувеличенно громкое кряхтение, раздававшееся всякий раз, когда наступал его черед идти к холодильнику, — вот что осталось в памяти Ребуса от старого друга, и он знал, что еще долго будет помнить эти звуки.
— Ах, Конор, Конор… — негромко проговорил Ребус и ниже наклонил голову, чтобы прохожие не заметили слез, навернувшихся ему на глаза.
— Рад слышать тебя, Шивон, — сказал Фермер Уотсон, когда она позвонила ему домой. — Как дела?
— Все в порядке, сэр, спасибо. А как у вас?
— Какие у меня могут быть дела? Я же на пенсии, или ты забыла?…
— Я помню, сэр, и хочу извиниться, что нарушила ваш покой. Дело в том, что я… я хотела попросить вас об одном одолжении… — Шивон прикусила язык: ее последняя фраза прозвучала совершенно по-ребусовски, но Уотсон, казалось, ничего не заметил.
— Когда ты станешь немного постарше, Шивон, — сказал он, — ты поймешь, что человек может радоваться, когда кто-то нарушает его покой… Ведь только тогда он может быть уверен, что его покой еще не стал вечным!.. — И Фермер Уотсон громко рассмеялся, давая понять, что шутит, но в его голосе Шивон послышались невеселые нотки.