Кивнув, Холмс достал из кармана халата спички и зажег новую сигарету, наблюдая, как дым спиралью поднимается вверх. Ватсон положил ногу на ногу, размышляя. Некоторое время мы сидели молча.
– Мистер Ломакс, вас тревожит что-то еще, – сказал Холмс, когда прошло несколько бесконечных секунд. – Могу я чем-нибудь помочь?
– Разве что убрать из Страсбурга все каналы.
– Прошу прощения?
– Нет, – сдавленным голосом ответил я. – Это вам не под силу.
Бледный профиль знаменитого детектива не шелохнулся, Холмс лишь скосил на меня глаза, но взгляд его мелькнул, как вспышка. В нем было многое – кошачье любопытство, интеллектуальный интерес, – но, помимо прочего, искренняя доброжелательность, подтвердившая то, о чем я давно догадывался как читатель. Доктор Ватсон терпит общество Холмса не потому, что они очень различны и поэтому дополняют друг друга, но потому, что в душе они очень похожи.
Меня посетила тревожная мысль. В таком случае мне придется испытывать к Холмсу симпатию, понял я. Симпатию, несмотря на его театральное поведение, поспешные комментарии и какое-то ребяческое стремление постоянно быть в центре внимания, что достигается попеременно стремительными, лихорадочными движениями и полной неподвижностью. Признаюсь, эта перспектива несколько смутила меня.
– Ну и ладно, – сказал Холмс, едва прикрыв зевок тыльной стороной руки, и в этом снова заключалось тайное послание.
Он не хотел сказать, что ему неинтересно; он давал понять, что мне нет нужды говорить о своей боли. Вся моя настороженность сразу улетучилась.
– Дружище Ватсон, вы по-прежнему не считаете, что в этом деле мы представляем закон? – продолжил детектив, уже более серьезным тоном. – Больше всего мне хочется получить ощутимый результат. Мы вынесем решение сами или отдадим под суд аристократов, которых объявят невиновными после всего лишь трехминутного разбирательства? Оставляю решение за вами и помощником библиотекаря.
Слова «помощник библиотекаря», конечно, звучали снисходительно. Но это было не обычным, ничего не значащим обозначением должности. Это было уважение под видом снисходительности. Я невольно рассмеялся. Ни тот ни другой не обратили на меня внимания. Холмс продолжал созерцать потолок и курить, а Ватсон тер кулаком лоб.
– Хорошо, – сказал Ватсон, допивая бренди. – Холмс, вы сегодня проверите утверждения Ломакса?
– Ну, если он хочет этого от меня… – небрежно произнес Холмс.
– Если он хочет этого от вас и если он прав, могу ли я предложить следующие шаги?
– Безусловно! – поддержал я его.
– Вы знаете, что в таких вопросах я следую вашим советам, в той же степени верно и обратное, – едва слышно пробормотал сыщик.
– Первое, – с пафосом произнес Ватсон, подняв палец. – Мы сообщаем Майкрофту Холмсу – брату моего друга, который вращается в очень высоких кругах, – что он должен наблюдать за Себастьяном Сковилом и чинить ему препятствия, когда сочтет нужным.
На лице детектива промелькнула легкая ухмылка, которая снова сменилась – со скоростью молнии – сдержанной невозмутимостью.
– Второе, – продолжил Ватсон, разогнув следующий палец. – Пока мы не можем сделать так, чтобы Пайетт получил по заслугам, но, может быть, следующее заседание братства Соломона посетит какой-нибудь инспектор – для расследования анонимной жалобы? Этот инспектор будет знать все подлинные обстоятельства дела и получит задание: как можно более открыто продемонстрировать, что он верит в виновность Пайетта, который отравил своих товарищей. Достаточно смутных намеков на обвинения. По меньшей мере это будет унизительно. Пайетт начнет терять доверие среди братьев, а в коммерции доверие – это все. Скажем, пошуметь как следует в клубе «Сэвил», может быть, даже надеть на этого негодяя наручники и тем безнадежно загубить его репутацию. Вдруг от испуга он признается? Но даже если нет, будет поздно. Маховик начнет крутиться.
– Браво! – вскричал Холмс, приподнявшись на локте, и его глаза весело сощурились. – Я о таком не подумал, но это может оказаться самой действенной из временных мер.
– Обо всем подумать нельзя, – отозвался Ватсон.
Я подошел к кушетке, держа предмет нашей беседы в руках, и передал его Холмсу. Тот достал из кармана халата носовой платок, обернул им руку и лишь потом принял от меня улику, возложив ее на прикроватный столик. Когда Холмс повернулся ко мне, его серые глаза были тревожно сощурены. Я знал, что именно он сейчас спросит, и страшился этого.
