Он держал ногти одной руки под ногтями другой и любезно молчал. Сейчас я снова еду в Польшу, где обещал выступить с концертом в поместье родственницы доктора. Если я смогу воспользоваться этим, чтобы что-то разузнать у Вежбиц-кого, твои услуги будут мне просто необходимы, поэтому прошу и тебя совершить это путешествие, которое, кстати, может оказаться даже приятным, если бы не мое общество».
* * *
Такими словами закончил свой рассказ Ма-нассия Букур. Хотя он тут же заплатил мне за услуги, которых ожидал от меня как от профессионала, в Польшу мы отправились лишь в 1937 году. Мой друг был в почти хорошем настроении. Им владело какое-то странное предчувствие; как и в студенческие дни, он носил мою шляпу поверх своей и в Варшаве познакомил меня с доктором Альфредом Вежбицким. Мы сидели в приемной его кабинета, пили польскую водку, и доктор покуривал трубку, не подозревая об истинной цели нашего визита.
Впрочем, кто бы мог предположить, что мы питали безумную надежду с его помощью, то есть с помощью чьих-то глаз, похожих на глаза Геро, раскрыть все четыре глаза моему другу Манассии Букуру? Разумеется, все это можно было списать на его причудливые фантазии, а истинная цель нашего путешествия и пребывания в Польше, как я думал и надеялся, все же заключалась в том самом концерте в поместье родственницы доктора. Правда, одна деталь разрушала это предположение. И этой деталью был я. Если цель поездки – концерт, на кой черт я понадобился Манассии?
Наш хозяин говорил так мало, что его губы склеивались от молчания и лопались, как головка зрелого мака, стоило ему проронить слово. Мы ехали в его автомобиле, за окном были сумерки, и я пытался заснуть. Когда машина остановилась и мы вышли, Вежбицкий сказал, что хочет нам что-то показать.
Уже смеркалось, но мы ясно увидели то, на что указывал серебряный дым из трубки Вежбицкого. Перед нами находилась граница, разделявшая два разных климата. Через поле, теряясь за горизонтом, проходила прямая линия, представлявшая собой границу между снегом и сухой землей, покрытой травой.
Мы постояли немного в этой сухости и тепле, а потом шагнули в пургу. И сразу же увидели замок. По обе стороны въездных ворот горело по фонарю, и падающий снег был белым с освещенной и черным с неосвещенной стороны.
Через некоторое время мы оказались в гостиной, с дверными ручками в форме человеческой руки. Я подошел к роялю, на который Манассия Букур положил свою скрипку, и увидел на его крышке книги. В этот момент, обмениваясь рукопожатием сначала с дверной ручкой, а потом с нами, появилась хозяйка дома.
Ее платье шуршало, соприкасаясь с чулками, и этот шум взволновал меня.
Волосы были гладко причесаны и стянуты назад, так что уши и шея казались частью лица. Она в тот вечер научила меня, что нужно зимой солить тарелки до того, как на них будет положена еда, потому что дважды соленое греет в два раза сильнее. За нашей спиной раскрылась двустворчатая дверь, и в соседнем зале мы увидели стол, накрытый на четверых. Два подсвечника по три свечи в каждом давали гораздо больше света, чем можно было ожидать, и я заметил, что внешние рамы окон были приоткрыты, за счет чего световой эффект удваивался – там, за окном, в снежной ночи стекла отражали двенадцать огней. Спинки наших стульев в этом свете матово блестели, как навощенные.
Хозяйка, положив себе на тарелку первый кусок, пожелала нам приятного аппетита и бросила взгляд на доктора Вежбицкого, причем мне показалось, что он украдкой подал ей знак молчать.
– Ах, ангел мой ненаглядный, неужели ты меня навсегда оставил? – обратилась вдруг она ко мне по-французски.
Я посмотрел на нее изумленно, потому что до этого момента наши отношения ни на йоту не выходили за рамки чисто формального общения двух лиц, не имеющих ничего общего. Доктор Вежбицкий, взглянув на свою ложку, обратился к Манассии Букуру с еще более невероятной фразой:
– Я ждал вас, ибо был уверен, что вы недолго будете бороться с предрассудками, а с угрызениями совести и того меньше!
В этот момент мне показалось, что глаза доктора Вежбицкого действительно похожи на глаза Геро: в одном был день, в другом – ночь. Мне стало ясно, что в общении с нами хозяева решили отойти от общепринятых норм и здесь, в чужой для нас обстановке, снять маски и выложить перед нами карты, о которых мы и не подозревали. Манассия сидел ломая пальцы, его лицо побледнело и приобрело цвет канифоли для смычка. Меня спасло мое мелкое предчувствие будущего. На глаза мне попалась ложка. Она была серебряной, и я решил, что пора ею воспользоваться. Мы ели суп, сваренный в глиняной посудине, имевшей форму тамбурина, благодаря чему ее можно было постоянно покачивать над огнем, чтобы осадок не замутнял бульон, а оседал на дне несимметричного сосуда. Потом принесли горячий и почти сухой соус, горьковатый, приправленный солью с оленьего рога. На миг мы почувствовали себя желчными и вспыльчивыми, а в глазах доктора Вежбицкого вспыхнул огонь.
