— Клянись!
— В чем?
— Отомсти за моих сыновей! Воздай убийце за их смерть!
— Их убийцы погибли…
— Нет! Их убийца жив! Он смеется надо мной…
Дядя знает, решил сын Алкея. Знает имя подлеца, толкнувшего юнцов в гибельную схватку. Дядя назовет мне это имя, и я превращусь в стрелу, увидевшую цель. Дать клятву? — сто клятв! тысячу! Высвободившись из могучей хватки ванакта, Амфитрион ждал ответа. И получил хрип, вопль помраченного рассудка:
— Клянись, что убьешь Птерелая Тафийца!
Пролетай сейчас над холмами некий бог — отметил бы с улыбкой сходство безутешных отцов. Богам улыбка к лицу. Но к месту ли она? К мести ли?! Мстительность свойственна обитателям Олимпа не меньше, чем смертным. Кипит в серебре ихора; передается по наследству, горяча пурпур крови. Наверное, бог все же летел над холмами, потому что у Амфитриона закружилась голова. Дикая гонка через весь Пелопоннес, тела на мокром песке, искры ночных костров, вина без вины… Недавнее прошлое смешалось с давним, как мед и воск. Обволокло, спеленало по рукам и ногам, лишая выбора. Вернулся сон, терзавший сына Алкея по ночам — наяву, колеблясь от сокрушающей жары. Амфитриону почудилось, что он в Орее, над трупом Трезена, коварно убитого телебоями. Над мертвецом, которого сумел спасти для погребения, но не спас для жизни. И брат Трезена, мудрый прорицатель Питфей — дядя Амфитриона, как и микенский ванакт — потрясая кулаками, требует от племянника: «Клянись!».
— Клянусь! — шепнули белые губы.
— Зевсом клянись!
— Эгидой Зевса-Громовержца, моего небесного прадеда…
— Дедом клянись! Персеем!
— Памятью Убийцы Горгоны клянусь…
— Я отдам тебе дочь! Я отдам тебе Микены! Клянись, что не прикоснешься к Алкмене, как муж к жене, до тех пор…
— Не коснусь Алкмены…
Ветер, горький как море, растрепал волосы мужчин. Ветер, соленый как кровь, рванул края одежд. Ветер, звенящий медью, упал на плечи с выцветшего неба. «Мы свидетели!» — крикнули три ветра. И качнулась земля под ногами.
— А если возьмешь ее вопреки слову — да не будет у вас потомства, прежде чем…
— Не будет…
— …твоя рука сразит Птерелая — убийцу моих сыновей, оскорбителя твоего отца…
— …моего отца!..
— Клянись!
— Клянусь!
— Боги слышат тебя! Жертва… мы скрепим жертвой твою клятву…
Боги слышали. Нож уже был занесен над жертвой.
Комето пряталась за телегой.
Она чувствовала себя грязной, словно искупалась в отхожем месте. Личина Эвера грозила сползти в любой миг. По дороге девушке не удавалось как следует вымыться. Если встречались ручьи, рядом было слишком много случайных глаз. Даже на ночь Комето не снимала льняной панцирь[58], который позаимствовала у мертвого брата. Вшитые наплечники делали ее фигуру более мужской; плотная, стеганая ткань надежно скрывала грудь. Птериги, свисая до колен, уродовали походку. По нужде она отходила в темноте, нарочно поднимая шум, чтобы не подумали, будто пленник решил сбежать. До вечера приходилось терпеть, рискуя обмочиться на ходу. Пустяки! — если ей хватало терпения не прирезать Ликимния, этого жалкого лжеца…
Ненависть держала Комето за горло. Иногда костлявые пальцы разжимались, давая вздохнуть. Девушка боялась таких мгновений. Они превращали ее в тряпку. Скорбь, жалость, страх обступали ее, бормоча ужасные глупости. К счастью, ненависть возвращалась, гоня болтунов прочь.
«Нож, — подсказала ненависть. — Видишь?»
На поясе ванакта — отца мерзавцев, убивших братьев Комето — висели ножны из слоновой кости. Из ножен, принадлежащих человеку, желающему смерти ее отца, торчала золотая рукоять. Змеей девушка выскользнула из-за телеги. Электрион стоял к ней боком, целиком поглощенный клятвой, которую требовал с племянника. Руина, развалина, древний старик! Одного удара хватит, чтобы отправить его в Аид. Всадить острие в печень, и провернуть… Сандалии она сбросила в укрытии. Босые ступни едва касались земли, прокаленной насквозь. Золото манило, предлагая взяться покрепче. Рукоять ножа легла в ладонь, клинок выметнулся наружу.
С победным кличем Комето взмахнула ножом.
Запястье сковало льдом. Девушка задергалась, силясь вырваться. Руина, древний старик уставился на Комето, выкатив кровавые белки глаз. От него разило потом. Кости дочери Птерелая хрустели в мощном кулаке. Терлись друг о друга. От боли мутилось в голове.
