И все равно — мало Персеевой крови против Пелопсовой.
— Был у Персея еще один сын, — шепчутся мудрецы.
— Родил Персей младенца Перса, — болтают.
— Старшенького, еще до Алкея…
— Оставил Перса в Эфиопии…
— Не повез домой…
— Правит Перс в далеком краю ордами персов…
Эх, мудрецы! Не помешали бы сейчас Тиринфу с Микенами родственные орды персов. Да где ж их взять? Разве что ждать, поглядывая на море: не плывет ли братец Перс — долгожданный, возлюбленный? Не затмил ли парусами горизонт? Что это маячит близ острова Саламин?! — ах, нет, это не персы. Это шторм надвигается.
Быть беде.
Ударят Пелопиды скопом — сбросят Персеидов в море. Стряхнут с Пелопсова Острова в соленую воду, будто каплю дождя с яблока. Не в морях ли поискать союзников? Если уж в персах разочаровались — иные ладьи сыщем…
Этот вестник не бежал открыто через весь город. Его не сопровождали крики: «Ангел, ангел!» Кто спешил уступить ему дорогу? — да никто! И новость свою он не собирался объявлять прилюдно. Хотя весть, укрытая в памяти бегуна, была по важности вровень с первой, доставленной из Писы. Особенно для ванакта Электриона, утонувшего в раздумьях.
Особенно сейчас.
Запыленный плащ. Стертые сандалии. На закате дня в ворота одного из зажиточных микенских домов постучался человек, явно не заслуживающий доверия. Лучи Гелиоса, до половины скрывшегося за горизонтом, окрасили крыши темной кровью. В переулках копились лиловые тени, готовясь слиться в глубокие омуты ночи. Время для гостей закончилось. Близилось время для сна. «Чего надо?!» — спросил раб, открывший на стук. И недвусмысленно взмахнул палкой. Человек вручил рабу кругляш из олова и назвал имя. Миг, и раба как ветром сдуло. Еще миг, и за ворота выскочил хозяин дома. Впрочем, гостеприимство микенца оставляло желать лучшего. Зевс свидетель! Вместо того, чтобы проводить гостя в мегарон, омыть ему ноги и накормить до отвала, хозяин схватил усталого человека за край плаща — и вскоре они уже шли куда-то, избегая площадей и широких улиц.
Раб с палкой тоже не дремал — умчался в сторону акрополя.
Целью путешествия оказался заброшенный храм Мома, бога злословия и насмешки. Судя по запустению святилища, в Микенах жили люди исключительного доброречия и отзывчивости. Вход в храм стерегли две оливы — старухи-горбуньи, кривые и узловатые.
— Жди здесь.
Оставив вестника в храме, провожатый выскользнул наружу. Он знал: разговор, который состоится, не для его ушей. Свет дня погас, утонув в пучине, и Нюкта-Ночь вступила в свои права, когда у входа послышались шаги и бряцанье оружия.
— Ждите, — приказал властный голос.
Пройдя меж оливами, согнувшимися в поклоне, пришелец один вступил под сень храма.
— Ты принес послание?
— Да, ванакт.
— Говори.
Казалось, беседу слышно за добрую стадию. Отдаваясь под низкими сводами, голоса должны были разноситься далеко окрест. Однако, выйдя наружу, любой мог с легкостью убедиться: за порогом звук глох, словно увязнув в толстом войлоке. Мом, бог-покровитель здешнего алтаря, насмехался над соглядатаями. О чем бы ни злословили посетители храма, это оставалось между ними и богом.
— Птерелай Тафиец хочет сказать тебе, ванакт…
Ванакт слушал молча. А потом в сумраке храма раздался утробный рык зверя. Что-то с грохотом ударилось в стену и разлетелось на куски. Вестник задрожал от испуга.
— Продолжай! — рявкнул Электрион. — Ты тут ни при чем.
— …что случилось, брат? Меня подняли среди ночи…
— Недоносок! Тупой чурбан!
— …приволокли силой…
— Сын осла!
— Не оскорбляй нашего отца!
— Отца?! Будь он жив, придушил бы тебя голыми руками!
— Я не желаю…
— Чтоб меч не поганить! Дерьмо! Коровий навоз!
Храм трясся от бешеной ярости хозяина Микен.
— Я не намерен слушать…
— Ты не намерен?! Может, оторвать тебе уши, а заодно — и твой поганый язык?! Мому понравится такая жертва!
Судя по шуму, Сфенел попятился и, споткнувшись, едва не упал.
— Басилеем себя возомнил, гаденыш? Кто позволил тебе говорить от имени Алкея? От имени Тиринфа?! Отвечай, ублюдок!
— Опомнись, брат!
— Пес шелудивый тебе брат! Скорпионово семя! Послали же боги родственничка…
— Да что ж ты на меня вызверился?
