Девушка отступила на шаг. Она не понимала, как можно жалеть Алкея Персеида. Хромой, жирный калека отправился в Аид, и ладно. Одним бесполезным человеком на земле стало меньше. Радоваться надо! В последние годы отец пугал ее, и не только странными замечаниями. Зря она поехала с ним на Итаку… А как не поехать? Ее и Эвера отец держал при себе, как погорелец — уцелевшее от огня добро. Даже на промысел ходил редко, боясь оставлять без присмотра дочку и сына, надежду и последыша.
Итака раздражала девушку. Она прекрасно знала, какие причины вынудили отца начать строительство на острове-соседе; она сама прежде ратовала за переезд семьи на Итаку. Но теперь все здесь вызывало у Комето смутную тревогу. Западное побережье: обрыв и пустыня. Восточный берег: плавный спуск, буйство зелени. Узкие заливы; гроты, укрытые от глаз. Лазурь воды, слепящая белизна гальки. Чайки над морем. Деревни, карабкающиеся на холмы. Источники с ледяной, изумительно вкусной водой. Горный хребет с юга на север, похожий на позвонки исхудавшей собаки. Там, где иной решил бы, что он на Острове Блаженных, Комето не могла избавиться от ощущения, что копье уже занесено для удара.
Вот-вот прилетит со спины.
— Этот ездил на тризну? — спросил Птерелай. — Твой?
— Ездил, — буркнула Комето.
Узнав, что Амфитрион, сын Алкея, дал клятву убить вождя телебоев, отец перестал называть Амфитриона по имени. «Этот», «ты знаешь, о ком я…» — и временами, с мрачной насмешкой: «твой». Привыкнуть не получалось. Однажды Комето возвысила на отца голос. Птерелай надвинулся грозовой тучей, взял дочь за плечи и встряхнул. Больше девушка не пыталась дерзить. Она никому не призналась бы, что обмочилась от страха, как щенок в зубах вожака.
Еще трудней приходилось Эверу. Младший сын жил хуже, чем в темнице. Отец трясся над последышем, следя за каждым шагом. Не ходи в горы — упадешь. Не ходи в море — утонешь. Не ешь из чужих рук — отравят. Вот тебе охрана, без нее — ни шагу. Ты — мой Золотой Волосок, говорил отец. Все надежды рухнули, остался лишь ты.
«Не все, — читала Комето на отцовском лице. — Не один ты…»
И просыпалась ночью, за миг до крика.
Птерелай менял женщин чуть ли не ежедневно. Телебойки, рабыни, девицы с Дулихия и Закинфа; кто угодно, вплоть до жен ближайших соратников. Как безумный, Крыло Народа истязал свои чресла, желая зачать новых сыновей. Боги смеялись, отказывая внуку Посейдона в продолжении рода. Весной, зайдя к отцу невпопад, Комето застала того за молитвой. Птерелай просил Зевса, чтобы Отец Богов превратил его дочь в сына. А если это слишком, то хотя бы… Пятясь, Комето выбралась из отцовских покоев тише мыши. Она и раньше ловила на себе пристальные взгляды отца. Похоже, мысль о «родной крови», которая сумеет родить для Птерелая, все больше завладевала рассудком Крыла Народа. Если другие женщины перед его семенем — каменистая пустошь, то дочь — распаханное, увлажненное дождем поле. Да, родить Птерелаю раньше означало — умереть. Если так, он еще не согласен обменять выросшую девочку на маленького мальчика. Сегодня не согласен. Завтра. Но однажды может согласиться. Воистину рассудок Птерелая держался на волоске, пусть и золотом. Комето дрожала, ожидая, когда волосок порвется.
«Он запретил мне одеваться, как я хочу. Запретил носить нож. Дарит благовония и притирания. Часто вглядывается мне в лицо. Говорит: хорошо, что шрамов не осталось. Шрамы бы изуродовали тебя. Он смотрит, а мне хочется сбежать на край света…»
— Послы вернулись из Дельф, — сказал Птерелай.
— Да? Что ответила пифия?
Комето знала, что отец посылал людей к Дельфийскому оракулу. Хотел узнать: дадут ли боги Крылу Народа основать династию? В былые времена телебои удивились бы такому поступку вождя. Сейчас они помалкивали, боясь нового Птерелая, помешанного на жгучей, как перец, идее: остаться в живых до появления новых сыновей. Телебои радовались, уходя в море без Крыла Народа. Рядом с ним теперь гибли чаще обычного. Смерть косила людей, бившихся с вождем бок о бок, словно говоря остальным: бегите, глупцы! Среди тафийцев зрел мятеж. Но до открытого бунта пока не доходило — пираты боялись Птерелая больше чужих копий и мечей. Когда он брал на ложе замужних женщин, мужья делали вид, что ослепли. Старики шептались, что Крыло Народа напоминает им великого Персея — Убийца Горгоны тоже внушал окружающим запредельный страх.
