Ни малейшего замысла не просматривалось ни в первом, ни во втором этажах, ни в обширном пустом чердаке. Харли долгое время бродил по дому, засунув руки в карманы. В одном месте он наткнулся на Дэппл. Грациозно склонившись над альбомом, девушка срисовывала картину, висевшую на стене. Картина изображала ту самую комнату, в которой они сейчас находились. Обменявшись несколькими словами с Дэппл, Харли побрел дальше.
Какая-то мысль притаилась на краю его сознания, как паук в углу своей паутины. Он шагнул в помещение, которое они называли фортепьянной комнатой, и только тут осознал, что же именно его беспокоило. Пока рассеивалась темнота, он украдкой огляделся, а затем перевел взгляд на фортепьяно. Время от времени на полке в кладовке появлялись весьма странные вещи, и их потом расставляли по всему дому, — одна такая вещица стояла теперь на фортепьяно.
Это была полуметровая модель космического корабля — тяжелая, приземистая, со сглаженными формами, острым носом и четырьмя стабилизаторами. Харли знал, что это такое, — модель грузовика класса «земля — космос», мощной машины, доставляющей на орбиту все необходимое.
В свое время появление этой вещи выбило их из колеи сильнее, чем даже возникновение в кладовке фортепьяно. Не сводя глаз с модели, Харли уселся на винтовой табурет и застыл в напряжении, силясь извлечь из глубин сознания нечто… нечто, связанное с космическими кораблями.
Что бы это ни было, оно было неприятным и ускользало всякий раз, когда Харли казалось, что он мысленно уже схватил нечто. Если бы только удалось хоть с кем-нибудь обсудить эту проблему, тогда можно было бы выманить нечто из его тайника. Очень неприятно — ощущать неясную угрозу и в то же время подозревать некую притягательную тайну, скрытую в этой угрозе.
Если бы только удалось добраться до нечто, смело встретиться с ним лицом к лицу, тогда Харли смог бы сделать что-нибудь определенное. А пока он не поймал его, то не в состоянии был даже выразить, в чем же заключалось бы это «определенное».
Звук шагов за спиной. Не оборачиваясь, Харли проворно откинул крышку фортепьяно и провел пальцем по клавишам. Лишь затем рассеянно оглянулся через плечо. Позади, засунув руки в карманы, стоял Кальвин, воплощение солидности и покоя.
— Шел мимо и увидел здесь свет, — непринужденно сказал он. — Вот и подумал, дай-ка загляну.
— Я собирался немного поиграть на фортепьяно, — с улыбкой ответил Харли. Нечто не подлежало обсуждению даже с таким близким знакомым, как Кальвин, потому что… потому что это было в природе самого нечто… потому что надо было выглядеть нормальным, ничем не обеспокоенным человеком. Да, эта мысль была и здоровой, и понятной: надо вести себя как нормальный человек.
Успокоившись, Харли извлек из клавиатуры ряд мягких беспорядочных звуков. Он хорошо играл. Они все хорошо играли — Дэппл, Мэй, Пиф… Как только у них появилось фортепьяно, они все стали хорошо на нем играть. Естественно ли это?
Харли еще раз бросил взгляд на Кальвина. Этот крупный мужчина стоял, облокотившись на крышку фортепьяно, спиной к будоражащей воображение модели, и ничто на свете не могло его обеспокоить. На лице Кальвина не отражалось ничего, кроме вежливой любезности. Да, они все были неизменно любезны друг с другом, и никто никогда не ссорился.
За скудным ленчем собрались все шестеро, и их оживленная беседа понеслась по наезженной колее. Затем последовал день — ничем не отличающийся от утра, от всех прочих дней — безопасных, уютных, бесцельных… Только для Харли эта одинаковость была уже чуть-чуть нарушена, картинка словно бы вышла из фокуса: он получил ключ к мучившей его проблеме. Крохотный ключик, но в мертвом покое однообразных дней он казался весьма большим.
Ключ подбросила Мэй. Когда она накладывала себе в тарелку желе, Джаггер, смеясь, обвинил ее в том, что она взяла больше, чем положено по справедливости. Дэппл, всегда защищавшая Мэй, тут же заявила: «Куда там, она взяла меньше твоего, Джаггер».
— Нет, — поправила Мэй, — у меня действительно больше, чем у кого бы то ни было. Таково мое внутреннее чувство.
