— Здешний… Глянь, что стало с моим родным поселком, — и Шалит удрученно показал на разрушенные, полуобвалившиеся дома.
— Да-а-а, — покачал головой Журбенко. — Не скажешь ли, куда девались все жители?
— Не знаю — то ли погибли, то ли куда эвакуировались, кто может знать? Вернулся вот домой после ранения и видишь, что нашел… А ты как сюда попал? — спросил его Шалит. — Есть ли тут кто-нибудь еще?
— Никого нет, товарищ, как есть никого, один я.
Шалит вынул из кармана вышитый кисет, полученный им в посылочке, одной из тех, какие тысячами отправлялись в те годы из тыла для фронтовиков, оторвал от измятого полулиста газетной бумаги кусочек и высыпал из кисета оставшуюся от махорки пыль, которой едва хватило на небольшую цигарку. Чиркнув огнивом о кремень, Шалит высек искру и закурил, но, увидев, какими жадными глазами смотрит встречный на цигарку, перестал затягиваться горьким дымом и спросил:
— Куришь?
— Смерть как хочется, — сознался тот, — да где возьмешь табаку, ни крошки нет. Вот уж месяц, как всякую дрянь курю — солому, листья, мох, черт те что… Я думал — ты угостишь.
— Маловато я вытряс из кисета, — ответил Шалит. — Ну да ничего, поделимся.
И он передал Журбенко начатую цигарку. Тот с жадностью затянулся и, медленно выпустив дым, со вздохом вернул цигарку Шалиту. Нохим затянулся в последний раз и опять отдал окурок товарищу. Журбенко припал к цигарке, сосал ее и не мог оторваться. Огонь стал обжигать ему губы, а Журбенко все не мог заставить себя выплюнуть драгоценный окурок…
— Дня три совсем не курил, — сказал он, как бы оправдываясь.
— Я по себе знаю, как трудно без курева, — примолвил Шалит. — Сколько раз в окопах, когда, бывало, вовремя не доставят махорку, мы вот так же раскуривали одну цигарку на двоих, а то и на троих — даже на пятерых случалось.
— Спасибо тебе, браток, — поблагодарил Журбенко. — Отвел душу.
Дружно выкуренная цигарка сблизила недавних фронтовиков, обоим начало казаться, что они давно уже знают друг друга. Они присели на небольшие кочки, скрытые кое-где в высокой траве, и стали беседовать, рассказывая друг другу все, чем была заполнена их жизнь до этого часа, когда так неожиданно скрестились их нелегкие дороги в этих глухих, заброшенных местах. Каждый говорил о своих родных и близких, каждый, не таясь, открывал другому свою растревоженную душу.
— Где ты думаешь поселиться? — спросил Шалит у Журбенко. — Оставайся тут. Куда ты потащишься с больной ногой?
— Посмотрю, — неопределенно ответил Журбенко.
— Люди, я думаю, постепенно начнут возвращаться домой. Мы будем восстанавливать колхоз, а ты нам поможешь, — продолжал уговаривать Шалит. — Конечно, первое время всем нам придется не сладко, ну, да не привыкать стать: на фронте еще не такое видали.
Журбенко молчал. Он, видимо, напряженно обдумывал что-то.
— Я какую-то корову привел сюда, — вдруг как бы невзначай обронил он, — не знаю, то ли немцы бросили, то ли отбилась от дому и хозяин ее ищет и не доищется.
— Корова?! — вскинулся Шалит. — А она доится? Ведь корова — это, почитай, половина хозяйства: она молоко дает, да и в плуг ее, на худой конец, впрячь можно.
— Молока у нее нет, — ответил Журбенко, — ну да я уже начал ее раздаивать.
— Ты, я вижу, мужик хозяйственный, — одобрительно отозвался Шалит.
— А как же иначе? Я только дотронулся до вымени — и сразу увидел, что корова давненько блуждает без призора.
— Интересно… А где же ты ее держишь? — спросил Шалит.
— Пойдем, посмотришь на нее, — и Журбенко повел нового друга на край поселка.
Вскоре они очутились на каком-то дворе и по узкой — видно, недавно проложенной в густой траве — тропинке подошли к полуразрушенному дому с черной полусгнившей соломенной крышей. Шагах в десяти от него Шалит увидел сарайчик. К этому сарайчику и повел его Журбенко. Там, зарывшись мордой в охапку свежей травы, стояла бурая, с белой отметиной на лбу корова и с аппетитом жевала сочную зелень.
— Наша! Наша Красотка! — вне себя от радости вскричал Шалит и со всех ног ринулся к корове.
Он обнимал ее за шею, прижимался к ней, ласкал, заглядывал в большие влажные глаза животного, называл бывшую кормилицу своей семьи самыми нежными словами, какие только мог придумать:
