Эй, слушайте все! Эй, вы, погрязшие в грехах, милости просим на праздник порока! Там будет что посмотреть, приходите, не пожалеете. Каждому воздается мерой за меру, а кому будет мало — получай больше. Добро пожаловать на представление — славное веселье! Под занавес будет исполнена джига. Таких шуток вы не услышите больше нигде! И это будет завтра, знайте, вы, бесстыжие ублюдки, тупорылые болваны, ленивые вонючки…
Актеры устроили веселое представление на фоне душного стратфордского заката, символизирующего страшный гнев Всевышнего. Дождь, когда же пойдет дождь… Семь смертных грехов… Джига под занавес… Затем в окнах трактира загорелся свет, и окрестности огласил нестройный хор голосов, исполняющий под стук кружек с элем нехитрую песенку о любви:
Разлука уж близка; прощай, родная, О грустном ты молчи: я знаю, знаю…
— Жарко, — вздохнул Уилл, стоя голым перед раскрытым окном. Сьюзан теперь спала в комнате Джоан, но колыбель близнецов все еще стояла в спальне родителей, и теперь оба малыша мирно спали. Энн, стройная и вроде бы пока еще не беременная, тоже сидела обнаженной. В ночном воздухе было ощущение надвигающейся беды — низко над землей висела луна, а притихшие городские улицы будто ждали прихода Антихриста. Что же, размышлял Уилл, если я когда-то и грешил, то все это осталось в далеком прошлом; сделать из меня козла отпущения вам не удастся… До его слуха донеслись далекие голоса, но на пение это не было похоже. Скорее всего, еще одна толпа горожан идет в поля, чтобы всем вместе помолиться и попросить Бога ниспослать дождь.
Ведь слишком хороша ты для любого.
Прощай, прощай, не встретимся мы снова…[24]
Уилл взглянул на стройную влажную спину жены, на узкую талию, на изящную линию плеч. Слова актерской песенки навевали на него тоску, которую он никак не мог объяснить. Энн читала книжку, поднося ее близко к глазам: у нее развивалась близорукость. Заглянув через плечо жены, Уилл увидел строки, набранные мелким шрифтом. «…И тогда он отправился в путь и скитался по свету много лет, надеясь встретить девушку еще прекраснее, чем она. Только все его поиски были напрасны. Он понял, что никто на всем белом свете не заменит ему ее…» Красивая сказка про любовь, как раз то, о чем мечтает каждая женщина. Сердце Уилла сжалось от нежности, и он наклонился и поцеловал Энн в плечо. Ее это немного удивило, но она с готовностью откликнулась на ласку, поспешно закрыла книжку и отложила ее в сторону. Они целовались, прижавшись друг к другу влажными от пота телами. Я делаю все правильно, думал Уилл, в этом нет греха. Объятия становились все крепче, а ласки все настойчивей…
Но что за шум доносится с улицы? Голоса все приближались, и это была не молитва, а крики негодующей толпы. Обнаженные мужчина и женщина на кровати прервали свое занятие и настороженно замерли, прислушиваясь; Уилла голоса взволновали гораздо больше, чем Энн. Бранные выкрики и проклятия сопровождались глухими звуками ударов и лаем собаки. Гамнет и Джудит беспокойно заворочались во сне; Уилл услышал, что и отец, и Гилберт в соседних комнатах тоже не спят. Желание заниматься любовью пропало. Уилл встал с кровати и подошел к окну. В свете луны было видно, как жители Стратфорда гонят перед собой по улице рыдающую старуху. Это была гадалка Мадж Бруэр, в доме которой всегда жило много кошек. Семь смертных грехов. Черное. Золотое . Что же означало ее пророчество?..
— Ведьма! Верни на землю дождь!
— Богомерзкая колдунья, твои кошки — сущие черти!
— Сорвите с нее одежду!
— Бей ее! Пусть сатана изыдет!
Какие-то юнцы принялись колотить ее палками; платье на Мадж было разорвано, и сквозь прорехи проглядывало грязное, по-старчески иссохшееся тело. Старуха плакала и задыхалась, пытаясь убежать от своих преследователей… Потом споткнулась и упала; они захохотали и принялись хлестать ее березовыми прутьями, заставляя подняться. Это было похоже на чудовищную пародию на Тарлтона и его актеров.
— Вставай, ведьма! Гоните ее из города! Энн укачала плачущих близнецов и тоже подошла к окну.
— Что там такое? Пусти, я тоже хочу посмотреть. — Она облокотилась на подоконник, опустив на него свои тяжелые груди, и, увидев, в чем дело, вздрогнула. — Боже мой, они же убьют ее!
